— А ну-ка, поставь назад! Ходют тут. На вас стаканов не напасёшься!
И задвинула поднос поближе к конусам.
— Паш, иди занимай место, я здесь сам разберусь, — я подтолкнул Павла в сторону высоких круглых столиков, предназначенных для скорого перекуса.
Я взял два стакана томатного сока и пару бутербродов с сыром, вежливо попросил пустой стакан. Буфетчица строго оглядела меня и стакан дала.
Павел маялся и на него жалко было смотреть. Он бы выпил и из горла, но стеснялся меня и смиренно ждал, пока я присоединюсь к нему.
— Ты будешь? — спросил он. Я покачал головой, он налил себе полный стакан и жадно выпил. Я подвинул ему тарелку с бутербродами, но он сделал страдальческую гримасу и отмахнулся, словно я предложил ему что-то неудобоваримое. Через минуту лицо его стало розоветь, глаза приобрели осмысленное выражение и вроде как подобрели, он чуть распрямился и к нему вернулась обычная живость.
За соседним столиком расположилась компания из двух молодых мужчин и женщины. Под глазом у женщины красовался лиловый синяк. Они разговаривали, как-то похохатывая и не стесняясь мата, хотя старались говорить негромко.
— Паш, плесни чуть… Здорово, Володь.
У стола стоял Колян Галкин с улицы Революции. Колян выглядел не лучше Павла-пианиста до того, как тот похмелился.
— Это Вовка бутылку купил, — Павел попробовал отшить нахлебника, но я сам налил Коляну, а заодно Павлу, сказав, что дам ещё на бутылку. Павел успокоился, а Колян одним махом осушил свой стакан.
За глаза Коляна звали Меченым из-за вырванного куска щеки, которая срослась, оставив глубокий шрам, а, может быть ещё и из-за мизинца и безымянного пальцев, которых не хватало на левой руке.
Он подорвался на мине, когда с братом и ещё одним пацаном из нашей седьмой школы, Толиком Беляевым, ходили в Медвежий лес за патронами и порохом. В лесу после войны, несмотря на то что минёры прочесали лес миноискателями, оставались ещё патроны, неразорвавшиеся снаряды и гранаты. Старшего Галкина разнесло на куски, Толику оторвало ногу и ранило в голову — он так и умер, не приходя в сознание. Младшему Галкину «повезло». Наверно, потому что он шел последним. Работал Галкин плотником после ПТУ, куда поступил после седьмого класса.
— Жена, сучка, ушла, — угрюмо сказал Колян. — Вчера вечером собрала вещи и ушла. Я говорю, Галь, дай рупь, раз уж уходишь. А она: «Хватит, — говорит, — надавалась». Да ещё, курва, свиньёй обозвала».
В голосе Коляна была неподдельная обида. С такой же обидой говорил мне сорокапятилетний Веня из соседнего двора, жалуясь на сына, что он никогда бутылки не поставит, когда отец к нему в гости приходит.
— Так это, вроде, ты должен к нему не с пустыми руками в гости идти. У твоего ж Митьки уже своя семья и мальчик, твой внук, — попробовал я объяснить ситуацию, как я её по своему разумению понимал, но он посмотрел на меня как на идиота, махнул рукой, вроде того, «что с тобой дальше говорить», и отошёл от меня.
Я ругнул себя за попытку влезть «в чужой монастырь со своим уставом», что делать было бессмысленно, тем более моё суждение больше походило на нравоучительную сентенцию.
Известно, что жизнь — это не то, что мы видим, а то, как мы на это смотрим. Веня смотрел на жизнь просто. Ему была чужда мысль представить, как его жизнь выглядит со стороны, он жил своей, привычной для него жизнью, которая его устраивала. Так жили и Павел-пианист, и Колян, и ещё многие, которых я знал. Пьяное забвение скрашивало серые будни, но отправляло в небытие. Время в этом случае перестаёт существовать и стираются грани прошлого, настоящего и будущего, создавая лишь иллюзию жизни…
Павел сходил ещё за бутылкой, которую они с Коляном выпили и даже, наконец, закусили бутербродами с сыром. После этого мы пошли в сквер танкистов, где у скамеек кучковались мужики по два, по три, а то по четыре человека; кто-то привычно сидел на корточках. После хорошей похмелки их тянуло к душевным разговорам, всегда пустым и бессмысленным. Иногда среди них находился «философ» из образованных, но опустившихся, и тогда его разглагольствования с претензией на научность и глубокий смысл о непреодолимости обстоятельств, о неминуемости происходящего, о судьбе и превратностях жизни слушали с почтением, пытаясь придать лицу глубокомысленное выражение. Это возвышало.
— Вов, — сказал Павел, вон сидит Степан Егорович, лётчик, Герой Советского Союза. Фамилия его Мерцалов. — Давай я тебя с ним познакомлю.
— А где ж у него звезда героя? — спросил я, сомневаясь.
ebooksa