Моя карма

— Мальчики, — сказала Эдите. — идите позавтракайте, потом пойдёте.

Завтракали мы в той же комнате с овальным столом, где вчера ужинали. Обе девушки находились в хорошем настроении, гостеприимно потчевали нас бутербродам с красной икрой и осетриной и непринуждённо болтали. Мы пили кофе с бутербродами, и я украдкой посматривал на Илву, но она вела себя так, будто между нами ничего не произошло, и я для неё был просто хорошим знакомым.

— А ты-то где спал? — спросил я у Андриса, когда мы вышли на улицу.

— У Эдите, — просто ответил Андрис.

Время мы провели волшебно, но обошлось это нам с Андрисом в копеечку.

На работе мы появились после десяти, но нас никто не искал и не спрашивал. За столом мы застали сонного Борю, переводчика с английского из Курска, который всегда занимал место за столом рядом со мной и Андрисом.

— Борис, ну и как она? — спросил с улыбкой Андрис.

— Ничего особенного. Всё как у всех, — равнодушно ответил Боря.

Боря чуть не с самого начала наших командировок стал оказывать усиленное внимание женщине очень маленького роста, почти карлице, при всём при том, что и сколько-нибудь привлекательной внешностью она тоже не отличалась, что вызывало насмешки у всех, кто был знаком с Борисом. Причём сам Борис хотя и был среднего роста, но занимался штангой, отличался накачанной фигурой и выглядел внушительно. Кончилось тем, что она пригласила его к себе домой, о чем он и поведал нам с Андрисом. С работы они ушли вместе.

— Борис, ты извращенец, — с открытой улыбкой сказал Андрис, на что тот беззлобно отмахнулся.

Глава 12

«Сон в руку». Отчим в больнице. Причина болезни. Письмо от Мессинга. Новопесчаная улица. Разговор по телефону. Память о первой встрече с магом. «Защитная грамота» от ретивых и глупых.

Я не люблю писать письма. Не слишком часто писал из Омска, на что обижалась матушка, а из Москвы всего раза два звонил по телефону с телеграфа, что на улице Горького. Да чаще звонить и не имело смысла, а тем более писать, потому что до Орла от столицы — рукой подать, и я мог сесть в поезд и через пять часов лицезреть и отчима, и матушку и есть её вкусные пирожки с яблоком и капустой. Мог, но воспользовался этим только раз в один из закрытых выставочных дней, когда до окончания работы выставки оставалась, может быть, неделя. Ещё с вечера я без всякой видимой причины стал погружаться в дискомфорт. Со мной такое бывает, когда из рук вдруг начинает всё валиться, ничего не хочется делать, всё раздражает, и в душе появляется хаос. Ночью мне снился покойный отец. Он ничего не говорил, но смотрел на меня строго и исчез незаметно, как и появился; снилась мать и снился я сам, а мать улыбалась, тоже молча, и только укоризненно качала головой. А потом снилась Мила и лужайка у стен монастыря. И все эти сны перебивал отчим. Он появлялся, маячил тенью и исчезал, чтобы потом на мгновение появиться снова. И даже, когда я видел только отца, мать и Милу, он присутствовал незримо.

Утром я сел в поезд и с гнетущим беспокойством от недоброго предчувствия уехал домой.

Мать встретила меня слезами, сообщив, что Константина Петровича увезли вчера вечером на скорой помощи с приступом инфаркта. Я как мог успокоил мать, и мы вместе поехали в больницу.

По дороге она коротко рассказала, что перед этим на пленуме обкома он сцепился с зав промышленным отделом, стал критиковать и выразил с чем-то там несогласие, а его в результате назвали ревизионистом и объявили выговор.

Позже Константин Петрович поведал, что произошло. Зав промышленным отделом, приводя показатели, заявил, что это несомненно является существенным вкладом в результат соревнования с капитализмом. Константин Петрович возразил, что конечный результат соревнования с капитализмом определяется не этими показателями — главное не сколько ты произвел, но и какой ценой, то есть какими затратами общественно необходимого труда, и привёл другие цифры. А потом стал критиковать недостаточность научно обоснованных методов принятия решений, сказал, что варианты решений часто не просчитываются с точки зрения их эффективности, и что нередко на пути к решению стоит много лишних инстанций, которые только замедляют дело. Кончилось тем, что Константина Петровича обвинили в ревизионизме и поставили на вид. После этого, уже дома, он, дал волю нервам и с ним случился инфаркт… Но самое интересное, что всё, о чём говорил отчим, прозвучало потом в речи Брежнева на пленуме ЦК. Однако обвинение с Константина Петровича не только не сняли, но и стали на него коситься, как на склочника, потому что во властных структурах любого уровня давно прижилась заповедь «Поперёд батьки в пекло не лезь!».

В отделении мы нашли лечащего врача, который обнадёжил нас, сказав, что ничего страшного нет, правда, придётся с месяц полежать, и попросил не утомлять его долгим посещением.

Константин Петрович лежал в отдельной палате, был бледен, но улыбался. Мне он обрадовался. Я взял его руку, и он ответил лёгким пожатием. Мы сидели недолго: вошёл врач и напомнил, что пора уходить. Медсестра вкатила капельницу, мы с матерью попрощались и ушли. Выйдя из палаты, мать снова заплакала.

— Мам, ничего страшного не случилось. Ну, месяц полежит. Всё будет в порядке, — я обнял мать за плечи. Она благодарно прижалась ко мне. Постепенно она успокоилась, достала платочек, промокнула слёзы и как-то виновато улыбнулась.