Моя карма

— Слышал, что есть такие писатели, — сказал Жорик. — Правда, не читал.

— Я читала Даниэля. У него хорошие стихи, — сказала, к моему удивлению, Вика и прочла:

Я твой, я твой, до сердцевины, весь, И я готов года и версты мерить. Я жду тебя. Ну где же, как не здесь, Тебя любить и, что любим, поверить?

— Юрий Даниэль — довольно известный поэт и прозаик. У него очень хорошие переводы из Байрона, Готье, — подтвердил я.

— А Синявский? — напомнила Эмма.

— Я читал работы Андрея Синявского о творчестве Горького, Пастернака, Бабеля, Ахматовой. Он печатался в журнале «Новый мир» у Твардовского. Его художественную прозу я, правда, не читал.

— Так Пастернака вроде как заклеймили.

— Я думаю, что это тоже Синявскому припомнят. А насчет «заклеймили», Ахматову тоже клеймили, а только что Оксфордский университет присудил ей почётную степень доктора литературы, и она свободно съездила в Англию, а потом рассказывала, как шествовала в мантии по Оксворду.

— Так ты что, хочешь сказать, что Синявского и Даниэля арестовали неправильно?

Тон Жорика мне показался вызывающим, и я внимательно посмотрел на него. Он напряжённо ждал, что я скажу.

— Отчего же? Я не власть, и я не из близкого их круга, чтобы судить. Там, наверно, виднее…

А за что всё же их арестовали? — спросил я, обращаясь к Жорику.

— А ты не знаешь?

— Не всегда получается газеты читать… Слышал, за антисоветскую пропаганду, но без подробностей, и в чём заключается их пропаганда не знаю, просвети, — уже чувствуя некоторую антипатию к Жорику, соврал я, чтобы не показать свою заинтересованность в этом деле, хотя кое-что знал.

— Эти два горе-писателя долгое время передавали за границу произведения, которые порочили советский строй.

— Ты говоришь «долгое время», а чего ж их не поймали раньше? — удивилась Эмма.

— Так в том-то и дело, что они прятались за псевдонимами: один — Андрей Терц, другой — Николай Аржак.

— А в чём конкретно заключается это «порочили»? — прикинулся я дурачком. — Ты, наверно, читал что-то?

— Да кто ж мне даст? — простодушно сказал Жорик и засмеялся. — Но раз арестовали, значит есть основания.

«Не читал, но знаю», — вспомнил я митинг в ленинградском пединституте, когда клеймили Пастернака. Тогда в разгар собрания взял слово блокадник Дима Ковалёв и спросил у зала: «А кто из вас читал «Доктора Живаго»? Рук никто не поднял. «А как же я могу судить о том, чего не знаю?» — спросил Дима, но парторг быстро поставил наивного студента на место. «Товарищ Шелепин тоже не читал этот пасквиль, так что же нам теперь не верить товарищу Шелепину?» — с иронией сказал, как отрезал парторг, и зал одобрительно зашумел. И «единодушное» мнение закрепили на бумаге.

Но это было при Хрущёве. Сейчас наступило время Брежнева.