Моя карма

— Не, ребят, мордашка у него симпатичная, — хохотнула Эмма.

— Да ну, Эм, примитивно это. Не с мордашкой жить. Лично я без любви жизни не представляю, — благоразумно возразила романтичная Вика.

Иван поднялся с Эммой в её квартиру, а я попрощался с Викой и пошел в своё общежитие. Вика состроила недовольную гримасу, недоумённо пожала плечами и скрылась в своём подъезде.

Глава 14

Три источника влечений. Письмо с признанием в любви. Холостая жизнь Ивана Карюка. Девушки с пониженной социальной ответственностью Кармен и Эллен. Новогодняя компания в квартире Карюка. Заблудившиеся гости. Романтическая прогулка с Викой. Чувства, которые оказались сильнее разума.

Женщины меня волновали лишь настолько, насколько это заложено природой и насколько этого требовала физиология, которая определяется всего лишь выбросом в кровь тестостерона.

Древние индусы говорили: «Есть три источника влечений человека: душа, разум и тело. Влечение душ порождает дружбу. Влечение умов — уважение. Влечение тел порождает желание…». Я больше полагался на влечения души и разум. Уловок, которыми пользуются мужчины для соблазнения женщин, я не знал, а поэтому чаще оказывался в ситуации, когда девушка сама проявляла инициативу, и благодаря Богом данным женщине лукавству и кокетству, желание присвоить меня исходило от неё, а я, не искушённый в правилах любовной игры, мог разве что неумело подыгрывать, оставляя за ней право на уверенность, что она объект и жертва моего ухаживания.

Все эти связи не отличались какими-то страстными чувствами и проходили, не задевая сердца и не оставляя глубокого следа в виде душевных ран. Я был однолюбом и маниакально, как Дон Кихот Ламанчский Дульсинее, оставался преданным одной, — той, которая поселилась в небольшом уголке моего сердца, где не осталось места для других.

Однажды я получил письмо из Ленинграда, которое мать вложила в свой конверт, потому что пришло на наш старый домашний адрес. Письмо вызвало у меня чувство боли и ностальгической грусти и оставило неприятный осадок от чувства вины.

На двух листах, написанных аккуратным убористым почерком, содержалось признание в любви. Незнакомка писала, что я не замечал её, хотя старалась быть у меня на виду, а сама так и не решилась признаться в своём чувстве.

Может быть, во мне и сидел, как однажды сказала в упрёк Маша Миронова, «некоторый цинизм», но я искренне жалел девушку, потому что при всей своей кажущейся рациональности сам знал, что такое муки любви.

Как ни пытался, я не мог вспомнить её лица, но остался преисполнен благодарности к чувству той, которую не знал, и которая любила меня на расстоянии и безответно. В конце письма стояла подпись: Марина.

Я так и не вспомнил девушку с именем Марина среди ленинградских друзей. Правду говорят, что люди не замечают, когда их любят. Они замечают, когда их перестают любить.

На письмо я не ответил, рассудив, что переписка всколыхнёт угасающие чувства Марины и даст напрасную надежду, хотя латиняне говорили: «Contra spem spero», что часто происходит с нами, хотя этот путь и ведёт в тупик. Я этого для Марины не хотел…

Иван не раз пытался познакомить меня с подругами своих подруг. Я знакомился, но на этом наше общение и заканчивалось. Пример тому Вика, которая вполне могла обратить внимание на себя не только тем, что знала стихи опального Даниэля, но и вполне привлекательной внешностью. Я обидел её, когда, проводив до дома после вечеринки у Жорика по случаю ноябрьского праздника, Иван остался со своей девушкой, а я сухо попрощался с и ушёл. Я видел, как она недоумённо пожала плечами и поспешила скрыться в подъезде, не поняв, что не так, если между нами уже возникла некая симпатия и ощущение какой-то общности.

Иван вёл холостую и свободную жизнь, не обременяя себя условностями. Иногда он ходил на танцевальные вечера в клуб офицеров, а иногда в парк на «тырло», где у входа на деревянной обрешётке забора висела почти плакатная таблица: «Вход в джинсах на танцплощадку запрещён. Администрация».

Меня туда Иван заманить не мог и после двух или трёх попыток звать перестал, только потом весело и в подробностях рассказывал о своих приключениях. Я до морали не опускался и снисходительно слушал, но меня тоже занимали эти истории, не эротической сутью, а галереей персонажей незнакомого мне быта, с которым я до этого не сталкивался, но которые относились к «культурным обстоятельствам», потому что в газетах с докладом товарища Брежнева на съезде говорилось: «Советский образ жизни — это социальные, экономические, бытовые и культурные обстоятельства, — характерные для основной массы советских граждан».

— Вань, — с улыбкой говорил я, — в двадцатых годах танцы считались мещанским занятием. Даже диспуты проводились на тему: «Может ли комсомолец ходить на танцы?»

— Нашёл, что вспомнить, — смеялся Иван. — Где ещё барушку закадрить, если не на танцах?

Рассказы Ивана не были скабрезны и отличались декамероновским простодушием.