Моя карма

Леонид с нетерпением ждал меня и, по всему видно, волновался, потому что сверх меры суетился, и не знал, куда деть руки, то они лежали у него на столе, что говорило не только о застенчивости, но и готовности принять помощь, то он прятал их в коленях, что выдавало в нём человека неуверенного в себе.

Для начала мне нужно было успокоить парня, чтобы он расслабился, и я заговорил о том, что меня интересовало и, может быть, я, поддаваясь любопытству, затронул то личное, на что не имел права, но мне хотелось узнать что-то даже не о нём и его жизни, а о том, что связало их с Элей — мне казалось, они как-то не подходили друг к другу. Она виделась мне натурой цельной, определившейся и стоящей на ногах более-менее крепко, а Леонид, который придумал себе выспренное имя Леонард, человек, может быть, и способный, но слабый, с шаткой, неустойчивой жизненной позицией, ранимый и зависимый, хотя души доброй. К тому же у него не было никакого образования, дающего возможность надёжно устроить свою личную, а тем более семейную жизнь. Мне казалось, что союз этих людей состоял из обстоятельств вынужденных, к которым примешивалась жалость и потребность опекать, с одной стороны, и одиночества, необходимости соучастия и неосознаваемой тоски от родительской недолюбленности, с другой.

Я сидел напротив Леонида в небольшой однокомнатной квартирке, которая состоит из кухоньки не больше пяти метров и совмещенной с туалетом ванной с маленьким окошком под потолком.

— Леонид, — спросил я. — А чья это квартира? Твоя?

— Моя… Когда отец ушел, мать долго не горевала. У неё всегда были мужчины. А года два назад вышла замуж и уехала к нему под Краснодар… Иногда пишет. Даже пару раз посылки с фруктами присылала. Да Бог с ней! Беспутная была. Она и сюда мужиков водила.

— В одну комнату? — удивился я.

— А я спал на кухне…

— А с Элей, как познакомился?

— Она в нашем доме квартиру снимала, на четвёртом этаже, как раз надо мной. Сама она из Муромцева. Это небольшой райцентр на реке Тара, что в двухстах километрах от нас. Там у неё мать и младший брат… А познакомились как обычно, сначала здоровались, потом останавливались поболтать, потом пригласил в кино. Ну, гуляли. Да у неё здесь и подруг-то не было. В общем, она мне нравилась, и я хотел, чтобы мы расписались. Только я боялся ей об этом сказать, но как-то так получилось, что я понял, что она не против… Ну вот, она перешла жить ко мне, и мы расписались.

— Лень, она у тебя татарка?

— Она по отцу казашка, а по матери украинка. Вообще-то, она Эльмира.

— Тогда понятно, откуда у неё чуть заметный монгольский разрез глаз. Красивая у тебя жена.

Леонид самодовольно усмехнулся.

— Только странно, Эльмира вроде как тюрское или арабское имя.

— Не знаю, спроси у Эльки… Между прочим, у них в Муромцеве в 30-м году произошло восстание.

— Какое может быть восстание в тридцатом году? Советская власть вроде полностью подавила все бунты ещё в двадцатых годах. Но те бунты были понятны, потому что в период продразвёрстки вместе с излишками стали изымать последнее.

— Не знаю, а только в Муромцеве было настоящее восстание, — сказал Леонид.

Я пожал плечами. Всё может быть. В тридцатые годы тоже многие страдали от насильственной коллективизации. В печати о подобных волнениях не сообщают. Было же восстание совсем недавно в Новочеркасске, а большинство об этом ни сном, ни духом.

— Не знаю, как там в двадцатых — это само собой: перегибы и прочее. А вот хахаль, с которым уехала мать, когда был здесь, рассказывал, что у них в Краснодаре несколько лет назад тоже было восстание, — стал рассказывать Леонид. — Началось с того, что мильтоны забрали солдата, продававшего сапоги и шапку. За него вступились люди, пошли выручать, мильтоны начали стрелять и нечаянно убили школьника. Тут народ и восстал. А потом появились листовки, — Леонид перешёл на шёпот. — Против Хрущёва и против, как там говорилось, «советского капитализма». Восстание, конечно. подавили, зачинщиков расстреляли, а других посадили.

Меня рассказ Леонида удивил. И я подумал, что, действительно, мы многого не знаем, но вслух сказал: