Меня неприятно кольнуло то, что я стал объектом внимания из-за того, что учитель и знаю языки, и я даже почувствовал лёгкую неприязнь к Леонарду за то, что он так легко теряет чувство достоинства, выделяя меня только за то, чего у него нет и что виделось ему некоей недоступной вершиной, но для него это, по-видимому, имело значение, и я посчитал неудобным отказаться.
— Ладно, — сказал я. — Когда?
— Давай завтра, — обрадовался Леонард. — Понедельник, слава Богу, выходной.
— У меня уроки. Могу только вечером… Часов в пять устроит?
— Лады! — довольный Леонард назвал адрес, повторил, а потом для полной уверенности решил:
— Я в пять буду ждать на троллейбусной остановке…
Толика я посвящал не во все свои дела, он это видел и воспринимал болезненно, так как рассчитывал на полную откровенность между нами, что было совершенно невозможно для меня. Я не стал говорить ему о том, что иду в гости к новому знакомому, чтобы не вызывать лишних вопросов и, может быть, недовольства или даже ревности, тем более, что с работы он приходил не раньше шести.
На следующий день я с цветами, которые купил у бабок на рынке, бутылкой вина и коробкой конфет ехал из Нефтегородка в центр, где жил мой коллега.
Леонард, как и обещал, ждал на остановке. Увидев меня, заулыбался. Похоже, он действительно был рад видеть меня. Дом его находился в двух остановках от театра и представлял собой типовую панельную «хрущёвку» с небольшими балконами и плоской крышей. Мы поднялись на третий этаж пятиэтажки. Дверь открыла жена Леонарда.
— Я вручил хозяйке цветы и конфеты, передал Леонарду бутылку вина.
Она с укоризной посмотрела на мужа, и её взгляд говорил: «вот как надо».
— Эля, — представилась хозяйка. Я назвал себя.
Жену Леонарда я в театре не встречал, может быть, потому, что костюмеры — каста замкнутая и, они корпят за швейными машинками, не поднимая головы, с утра рабочего дня до вечера, но теперь рассмотрел её.
Росточка Эля оказалась небольшого, худенькая, со смуглой кожей и едва уловимыми азиатскими чертами красивого лица, черными глазами и вьющейся копной густых волос, заплетённых в две тугие косички. Я невольно сравнил её с русоволосым и сероглазым Леонардом — полным её антропологическим антиподом. Но, известно, что противоположности притягиваются, да, и опять же, как говорят в народе, «любовь зла». Макияж Эли отличался незатейливостью. Она подкрашивала, а лучше сказать, обозначала губы помадой неброской, легкого морковного цвета, и казалось, что это ее естественный цвет. Брови же и ресницы, от природы чёрные как сама тушь, которой пользуются женщины, красить было излишне. Зато Леонард пользовался гримом и пудрой, наверно, отождествляя себя с актёрами, потому что сам считал себя человеком театральным. Он слегка подкрашивал губы, подправлял брови и припудривал лицо. Это я заметил ещё в театре, и об этом знали рабочие сцены, но никого это не возмущало, потому что большинство из них отличало гордое ощущение принадлежности к искусству, где царили другие законы, более свободные и отличные от общепринятых. Всё это делало лицо Леонарда более женственным, чем оно на самом деле было.
Хозяева готовились к моему приходу и даже накрыли стол. На столе стояла бутылка портвейна, сыр, тонко нарезанная колбаса, яблоки, и почему-то солёные огурцы. Я понял, что Леонард купил вино, помятуя о выпивке после погрузки вещей Алмазова в контейнер, когда я едва притрагивался к рюмке с водкой, хотя он и сам, может быть, глядя на меня, налегал на неё не очень.
Мы выпили вина и говорили о пустяках, перебрасываясь ничего не значащими фразами, чувствуя некоторую неловкость от нечаянного и поверхностного знакомства, но когда разговор зашёл о театре, наше скромное застолье оживилось.
— Эля, а вы почему пошли работать в пошивочный цех? Леонард говорил, вы по образованию художник, — спросил я.
— По образованию я художник по костюмам, — охотно отвечала Эля. — В художественном училище, которое я закончила, есть такое отделение. Но работаю мастером в пошивке, а проще швеёй, хотя официально называюсь художником-модельером… Я же шила с самого детства — сначала платья куклам, потом вместе с мамой костюмы для школьных спектаклей. Так в театр и попала. Подруга, которая работает в бутафорском цехе, тоже из нашего училища, привела.
Эля засмеялась.
— Помню свой первый рабочий день. В бутафорском цехе подруга попросила меня после смены помочь помыть баки из-под клея. Я так мыла, что пришла домой вся в клее. Хозяйка схватилась за голову, думала, что теперь всегда я так и буду в клее ходить. Я успокоила её, объяснив, что буду работать там, где шьют костюмы.
ebooksa