— Хер ей! — сказал зло Себеляев. — Она мне двойку хочет в четверти поставить.
— Она ничего не хочет, Себеляй. Это ты хочешь, чтобы она тебе эту двойку поставила, если тебе лень три параграфа вызубрить, — возмутился Богдан.
— Мне что? Я как все, — буркнул обиженный Себеляев.
— По сколько? — спросил Валька Климов.
— Ну, кто сколько может. А вообще, нужно бы рублей пятьдесят набрать.
На следующий день почти все принесли деньги. Пятидесяти рублей не набралось. Но тут Себеляев вынул из кармана своих заляпанных чернилами штанов три скомканные тридцатки и положил одну в общую кучу.
— А это я отдельно подарок куплю, — сказал важный как индюк Себеляев, запихивая остальные деньги назад в карман. Мы обалдело смотрели на Себеляя.
— Ни хрена себе! — присвистнул Пахом. — Откуда у тебя столько?
— Нашел, — усмехнулся Себеляев.
Никто, конечно, не поверил, но голову ломать, откуда у Себеляя деньги, не стали.
После уроков ватагой пошли покупать подарок. До хрипоты спорили, вызывая улыбки покупателей и раздражение продавцов. А кончилось тем, что купили большую подарочную коробку печенья. Женька Богданов расстроился и мрачно сказал:
— Придурки. На женский день дарить жратву! Давайте тогда еще хоть цветы купим.
С этим все согласились. Деньги еще оставались, и их отдали Женьке, чтобы он потом купил цветы.
Поздравляли учителей торжественно. Валька Нефедов написал на большом листе поздравление и нарисовал мимозы. Настроены все были настолько празднично, что на первом же уроке поздравили с Восьмым Марта вернувшегося в школу Филина, на что Филин сказал, безнадежно махнув рукой:
— Сядь Нефедов и придумай что-нибудь поумней… Идика лучше к доске и напиши решение домашней задачи.
А потом Филин старался сделать все, чтобы сбить нашу праздничную дурь, и гонял нас к доске, заставляя решать идиотские примеры. Двойки, правда, ни одной не поставил.
Перед уроком литературы мы положили на учительский стол коробку печенья, перевязанную ленточкой, и нарциссы, за которыми Женька Богданов ходил на базар.
Себеляев принес шикарный флакон духов. На матовой ледяной глыбе из стекла стоял белый медведь, выполняющий роль пробки.
— Себеляй, — оказал Пахом, — клади на стол вместе со всеми.
— Не, я отдельно, — упрямо мотнул головой Себеляев. — Я от себя.