— Это ничего, сейчас все пройдет.
Башмачник старался успокоить ее; но Полинька, раздраженная сценой с горбуном и бессонной ночью, была капризна: она не хотела ничего слушать и порывалась сорвать повязку. Башмачник пришел, в отчаяние.
— Ах, боже мой! — говорил он, — да я вам говорю, что не будет никакого вреда. Потерпите!
— Вы почем знаете? ваш Франц Иваныч не доктор.
— Я знаю, — с запальчивостью возразил башмачник. И, отвернув обшлаг рукава, он сорвал с руки перевязку и показал Полиньке обрез, довольно глубокий.
— Видите, мазь лежит уж часа три… я бы вам не решился так…
Башмачник покраснел и закрыл обшлагом руку. Полинька вспыхнула и, качая головой, с упреком сказала:
— Это вам не стыдно?
Башмачник так сконфузился, что чуть не плакал. Он поспешил оправдаться:
— Я нечаянно.
Но сказав это, он весь вспыхнул, как зарево, и слезы блеснули в его глазах; он опустил голову и стоял как преступник.
Карл Иваныч принадлежал к тем редким и несчастным людям, которые не умеют сказать самой невинной лжи: их совесть восстает в таком случае, и они страдают, будто совершив преступление. Странно бывает сталкиваться с такими людьми; чувствуешь, как они велики и правы, но, по опыту жизни, жалеешь их, и они вызывают невольную улыбку своей искренностью, которая годилась бы разве на необитаемом острове. Но, к несчастию, и там ее не применишь к делу: там презираются все качества, кроме телесной силы.
Полинька все это понимала и при случае умела солгать не краснея. Невинная ложь башмачника и его страдальческий вид вызвали печальную улыбку на ее личико. Она вздохнула и, как бы в утешение бедному Карлу Иванычу, сказала:
— Теперь не щиплет.
— Вот видите! — подхватил обрадованный башмачник. — Я был уверен!
— Зачем же вы обрез…
Но Полинька не договорила.
— Ай, смотрите! — вскрикнула она, указав на руку башмачника, из которой текла кровь.
И Полинька зажмурилась и пошатнулась.
Башмачник кинулся поддержать ее, но она махала ему рукой. Не зная, что делать, он спрятал больную руку в карман.