— Поверьте мне, я люблю людей и готов пожертвовать для их блага своей жизнью.
— Может быть, вам жизнь надоела? Мы всегда то отдаем другим, что нам не нравится или никуда не годится.
— Совсем нет! — возразил Тульчинов.
Но бледный молодой человек с жаром перебил его, продолжая начатую мысль:
— Почему, если вы имеете нужду, вам прежде всего предлагают дружбу, сожаление, а не деньги?
— Не горячитесь; я знаю очень хорошо людей, понимаю их эгоизм, но я, я очень люблю жизнь в эту минуту.
И Тульчинов с наслаждением осмотрелся кругом.
— Надо уметь пользоваться ею, а жизнь очень хороша, — прибавил он.
— Да, она хороша, но не для всех. Например, завтра вместо этой травы я увижу зеленое сукно, вместо этого леса — кучу перьев, вместо воды — чернила! Теперь я взобрался по мягкой траве на гору; завтра я должен буду взойти в четвертый этаж, чтоб просидеть в душной комнате несколько часов. Нет, я не так скоро мирюсь с жизнью и прощаю ей.
Молодой человек покончил речь сильным кашлем, и от волнения на его бледных и впалых щеках выступил багровый румянец.
Несколько голосов восстали против него, а некоторые за него.
— Вот откуда вытекают наши страдания; из злопамятности! Я так все простил и все забыл, — сказал торжественно Тульчинов.
— Очень понятно; сравните меня с собою: кто поверит, что вы гораздо старше меня?
— Что ж! вы больны, а я здоров: ваши страдания вас состарили прежде времени.
— Ведь и вы страдали? — язвительно спросил бледный молодой человек.
— Да, но я их вынес; вы слабее меня; вы…
— Нет-с, извините, тут есть другая причина. Вы страдали из прихоти!
Все засмеялись; особенно заливался юноша в лакированных башмаках, как будто отмщая Тульчинову за утреннюю прогулку, которую он устроил.
— Как из прихоти? — спросил удивленный Тульчинов.
— А вот как: вы страдали, лежа на диване и куря дорогую сигару, а я страдал, умирая с голоду и холоду. Вы, господа, имеете об этом чувстве, которое называют страданием, очень приятное понятие…