Чудовище во мне

– Было бы лучше, если бы ты разглядела талант во мне, а не в этом ублюдке, – твердым голосом говорит Эдвард Моррис. – Я всю жизнь мечтал о сцене. Я был терпелив. Я ждал и надеялся. И вот когда меня, наконец, заметили, оценили, когда в меня поверили… он не должен был так поступать! Он это заслужил!

***

Признание Эдварда Морриса произвело эффект разорвавшейся бомбы: Гвен и Лилибет Моррис больше не могли подавлять свои эмоции и в голос начали вопить, орать и даже бросаться с кулаками на человека, которого еще несколько минут назад ласково называли Эди. Неожиданно в сложившихся обстоятельствах повел себя и Коллин Моррис, когда Ормонд Курик попытался вступиться за Эдварда, рекомендуя ему держать язык за зубами, то услышал неожиданный приказ: «Вы здесь, чтобы представлять интересы моей семьи, этот человек в нее не входит». И вот теперь, когда семейство Моррис в сопровождении своего адвоката покинуло комнату для допросов, Эдвард Моррис остался совсем один.

Гнетущая тишина комнаты заставляет меня нервничать. Кевин встает рядом со мной, но так же, как и я, молчит. Мы ждем. И вместе с нами в напряженном ожидании находится и детектив Клаттерстоун. Он, как и прежде, сидит на своем месте в комнате для допросов и не сводит глаз с Эдварда. Несколько минут назад он зачитал ему его права и предложил вызвать адвоката. Ответа так и не последовало.

– Не хотите спросить, почему я это сделал? – наконец, нарушает затянувшееся молчание Эдвард Моррис, убирая со лба челку.

– Я очень много хочу у вас спросить, но прежде хочу, чтобы вы ответили на уже поставленный мною вопрос. Вам нужен адвокат?

– Для чего? Чтобы он указывал мне, что говорить и думать? – спрашивает Эдвард, качая головой. – Ну уж нет, меня затыкали всю жизнь. Я этим уже сыт по горло.

– У тебя получилось! – говорит Кевин, хлопая меня по спине. – Думаешь, он сейчас говорит правду?

– А какой смысл врать и изворачиваться теперь? Он остался один, и у него ничего нет. Нелепая трагедия для всех и триумф и слава для него.

– Это все только ради этого дурацкого концерта?

– Не совсем. Ты знаешь печальную историю Моцарта и Сальери? Сальери восхищался гением Моцарта, при этом каждый раз, когда он слышал его бесподобную игру, испытывал жгучую всепоглощающую зависть. Сальери понимал, что ему никогда не стать таким же выдающимся музыкантом и композитором, а потому он отравил своего друга Моцарта.

– Это что, правдивая история?

– Нет, это всего лишь легенда, но для кого-то она стала руководством к действию.

– Да уж, – выдыхает Кевин, и мы снова возвращаемся в комнату для допросов.

– …я десять лет возил этого мальчишку по разным конкурсам, сопровождал на концертах. Я видел его потенциал, его талант, но, главное, я видел шанс для себя самого. Мы с ним не раз выступали на сцене вместе, играя произведения в четыре руки. Понятное дело, что это были какие-то внеконкурсные номера, потому как я не проходил по возрасту, и все же… это была сцена, – охотно рассказывает свою историю Эдвард Моррис. – Но, когда запахло деньгами и контрактами с мировыми звукозаписывающими компаниями, меня отправили на скамейку запасных. Вот так просто! Кто я такой? Я всегда был для них неудачником. В меня никто не верил, ни отец, ни мать, ни тем более брат. «Музыка – это удел для слабых и тупых», – говорил мне сначала отец, а потом и Коллин. Но вот только своему приемному сыночку он этого уже не сказал! Нет, он в него поверил! Все в него поверили! Все с ним носились, как с какой-то священной коровой. А кто он такой? Кто его сделал? Кому он был обязан всем, чего достиг? Мне! Мне одному! И что я получил взамен? Чем отплатил мне этот чертов сосунок?

– Давайте вернемся к нашему делу, – направляет его Клаттерстоун. – Пол отправился в турне, а вы обманом заставили Коллина и Лилибет Моррис забрать собаку у Гвен, после чего приступили к дрессировке, правильно?

– А что еще мне оставалось? Я ведь не поверил Джейку, он тот еще говнюк, всегда пытается всех столкнуть лбами, но тут он оказался прав. Я поехал в тот же вечер к Полу, чтобы поговорить. Он обещал мне, что по приезде договорится о том, чтобы мы, как в старые добрые времена, выходили на сцену вместе. У нас даже название было придумано – «Возвращение к началу». Он писал музыку, и я тоже. Я ведь тоже пишу, и пишу давно, но ни разу так и не показал ее никому. Он обещал. Я жил этой мечтой несколько месяцев, я готовился день и ночь. И все зря! Он передумал! Да кого это волнует? Я просил его подумать еще, просил не отступать и осуществить задуманное, и что в ответ? Он посмеялся! Да, этот гаденыш, собачье отродье, посмеялся надо мной! Он назвал меня бездарным, сказал, что ни за что на свете не выйдет вместе со мной на одну сцену, потому что это позор. Позор? Да что он о себе возомнил, ублюдок?!

– И поэтому вы решили его убить?

– Это было гениальное решение. Он так любил этого пса, носился с ним, почти так же как и я когда-то носился с ним. Видите, какая параллель?

– Урод! – ругается Кевин. – Столько лет работаю детективом, но до сих пор противно слушать эти ничтожные оправдания и мотивы.