– Да? Правда?
– Дома. Дочка соседа. И этой зимой я ее поцеловал.
– Поцеловал?..
– Да… Знаешь, было уже темно. Вечером, на катке, она разрешила помочь ей снять коньки. Вот тогда я и поцеловал ее.
– Она ничего не сказала?
– Нет. Убежала прочь, и все.
– А потом?
– Потом?.. Ничего.
Он опять вздохнул, а Ханс смотрел на него как на героя, явившегося из запретного сада.
Тут прозвенел звонок, пора спать. Когда потушили лампу и все стихло, Ханс еще целый час с лишним лежал без сна и думал о поцелуе, которым Хайльнер наградил свою любимую.
На другой день он хотел продолжить расспросы, но постеснялся, а Хайльнер, поскольку Ханс не расспрашивал, не осмелился сам возобновить вчерашний разговор.
На уроках дела́ у Ханса обстояли все хуже. Учителя начали сердиться и бросать на него странные взгляды, эфор был мрачен и раздражен, да и однокашники давно заметили, что Гибенрат скатился со своих высот и уже не метит в первые ученики. Только Хайльнер ничего не замечал, сам-то он не придавал учению особой важности, а Ханс видел происходящее, видел, как меняется, но не обращал внимания.
Между тем Хайльнеру надоело выпускать газету, и он полностью вернулся к своему другу. Вопреки запрету не раз сопровождал Ханса на ежедневной прогулке, лежал с ним рядом на солнышке, мечтал, читал стихи или вышучивал эфора. Ханс каждый день надеялся, что он продолжит рассказ о своих любовных приключениях, но чем дальше, тем больше робел спросить об этом. Товарищи по-прежнему симпатии к ним не питали, ведь своими злыми остротами в «Дикобразе» Хайльнер ни у кого доверия не снискал.
Газета тем временем и без того захирела; она изжила себя, да, собственно, и рассчитана была только на скучные недели меж зимой и весной. Начинающаяся прекрасная пора предлагала теперь вдоволь развлечений – сбора гербариев, прогулок и игр на воздухе. Каждый полдень гимнасты, борцы, бегуны и любители игр с мячом наполняли монастырский двор гамом и жизнью.
Вдобавок новое громкое происшествие, виновником и центром которого вновь оказался всеобщий камень преткновения – Герман Хайльнер.
Эфор доведался, что Хайльнер смеется над его запретом и чуть не каждый день сопровождает Гибенрата на прогулках. На сей раз эфор не стал тревожить Ханса, вызвал к себе в кабинет лишь главного грешника, своего давнего недруга. И обратился к нему на «ты», против чего Хайльнер немедля запротестовал. Эфор упрекнул его в неподчинении. Хайльнер заявил, что он Гибенрату друг и никто не вправе воспрещать им общаться. Разыгралась ужасная сцена, и в результате Хайльнер угодил на несколько часов под арест, а вдобавок ему было категорически запрещено в ближайшее время прогуливаться с Гибенратом.
На следующий день Ханс поэтому вновь отправился на свою официальную прогулку в одиночестве. В два часа он вернулся и вместе с остальными вошел в класс. Когда начался урок, выяснилось, что Хайльнер отсутствует. Все было в точности как при исчезновении Индуса, только на этот раз про опоздание никто не думал. В три часа все ученики вкупе с тремя учителями вышли искать пропавшего. Разошлись-разбежались по лесу, окликая его; иные, в том числе двое учителей, не исключали, что он мог что-то над собой сделать.
В пять по телеграфу уведомили все окрестные полицейские участки, а вечером отослали спешное письмо Хайльнерову отцу. Настал поздний вечер, но никаких следов найти так и не удалось, и до глубокой ночи повсюду в дортуарах шептались и шушукались. Большинство однокашников склонялись к мысли, что он утопился. Кое-кто считал, что он попросту сбежал домой. Однако выяснилось, что денег у беглеца быть не могло.
Очень многие думали, Ханс должен что-то знать. Но они ошибались, наоборот, он больше всех испугался и больше всех горевал, а ночью в дортуаре, слыша, как товарищи сыплют вопросами и домыслами, пустословят и остроумничают, забрался поглубже под одеяло и долгие тяжкие часы лежал без сна, изнывая от страха за друга. Предчувствие, что тот не вернется, сжимало его изнемогающее сердце и наполняло его опасливой болью, пока он не уснул в горе и усталости.
В те же часы Хайльнер лежал в роще в нескольких милях от монастыря. Он озяб и не мог уснуть, но, охваченный могучим ощущением свободы, дышал полной грудью и расправлял члены, будто вырвался из тесной клетки. В бегах он был с полудня, купил в Книтлингене хлеба и теперь, нет-нет да и откусывая от буханки, глядел сквозь еще по-весеннему редкое сплетение ветвей в ночной мрак, на звезды и бегущие облака. Где он в конце концов окажется, его нисколько не интересовало; так или иначе, он сбежал из ненавистного монастыря и доказал эфору, что его воля сильнее приказов и запретов.
ebooksa