Приключения Барона Мюнхгаузена

22
18
20
22
24
26
28
30

Я называл эти утверждения клеветой; я по опыту знал, что Мюнхгаузен не был способен ни на малейшее искажение правды. Эти громогласные заявления стали причиной многочисленных ссор. Не раз я вызывал на дуэль на пистолетах, однако мои противники целились так неудачно, что вместо головы отстрелили мне обе ноги[159]. Вот я и хожу теперь на деревянных ногах, опираясь на костыли.

После того как я стал хранителем чести Мюнхгаузена, мне захотелось еще точнее узнать все подробности. Но они оказались настолько деликатными, что я не мог бы написать об этом самому барону. Тогда я обратился к пономарю Хенниге Кюперу, моему брату, и попросил его самым подробным образом проинформировать меня о характере, приключениях, образе жизни, семье и т. д. барона фон Мюнхгаузена.

Вот ответ моего брата, который я предлагаю благосклонному читателю без дальнейших предисловий в качестве моих верительных грамот.

«Боденвердер, 13 мая 1788 года

Высокородный господин,

Высокоуважаемый господин брат майор.

Драгоценное послание моего высокородного господина брата от 14 passato[160] получил своевременно и из него понял, что высокородная милость господина брата желает узнать подробно о Conduite[161], характере, семье и Fatis[162] высокородной милости господина фон Мюнхгаузена. Получив этот запрос, верноподданнейше отвечаю:

1) что высокородная милость господина фон Мюнхгаузена пережила такие Fata"s и они имеют, впрочем, настолько странный и ужасный вид, что когда господин барон изволит рассказывать о них ежедневно всем добрым друзьям, то его превосходительство, господин барон, изволит подкреплять их такими ужасными проклятьями и руганью, коих нельзя было предположить, видя такого благонравного кавалера, и что он сам вовсе не хочет клясться в этом; и так как

2) я удостоен чести высокородной милостью господином бароном почти каждую неделю давать свидетельство моего покорнейшего почтения, и так как я при такой оказии слушаю рассказы его собственных благородных уст:

То пусть не будет недостатка в письменной передаче моему высокородному господину брату того, что я имел незаслуженную честь узнать от господина барона, причем я все записал так верно и старательно, что могу отвечать за достоверность этого перед всем миром.

Засим я нижайше кланяюсь моему высокородному господину брату за его милость ко мне и т. д.

Хенниг Кюпер».

Честность пономаря, его простодушие и правдивость так пронизывают это письмо, что последующий рассказ не нуждается ни в каком дальнейшем подтверждении. Я только несколько изменил вычурный слог моего брата и опустил то, что и так было известно из рассказа моего, хотя и очень скупого, предшественника.

Если какой-нибудь читатель сомневается в правдивости последующего повествования или не захочет поверить, что высокородная милость барона фон Мюнхгаузена пожелала рассказать так, а не иначе, то пусть он напишет пономарю Хеннигу Кюперу в Боденвердер. Посылать нужно письма franco[163], на которые последует скорейший ответ.

Более мне не о чем говорить.

Писано в Копенгагене 17-го августа 1788 года

Барона фон Мюнхгаузена собственное повествование

Именно тогда, когда думаешь, что опасность невелика или вовсе не существует, тогда она ближе всего. Пример подобного рода — следующая история.

Я еще был в Константинополе[164] в наилучших отношениях с султаном, когда чуть было не лишился жизни то ли по своей, то ли по его глупости. Счастье, когда знаешь, как себе помочь в любой, даже в самой большой непредвиденной опасности. Однако об этом мне совсем незачем говорить вам. Вы, дамы и господа, меня уже знаете.

В самом безмятежном состоянии лежал я под тенистыми деревьями в дворцовом саду. Я лежал, никому не мешая, блаженствуя в объятиях прекрасной черкешенки из гарема, которая сделала меня своим фаворитом и к которой я обыкновенно проскальзывал через замочную скважину, — доставляя себе удовольствие послеобеденным отдыхом в душный, жаркий день. Мой верный спутник, легавая собака, никогда не покидавшая меня, лежала рядом со мной. Прежде чем я заснул, как уже было сказано, я думал о своей султанше, и я бы заснул, рисуя красочные образы, если бы не одно обстоятельство, отвлекшее меня от того, что в данный момент было для меня важнее философии и любви.