«Гав, гав!» — пролаяла во сне моя собака, вздрагивая всем телом, как будто она очень быстро бежала. Размышляя о том, что бы это могло собаке присниться, я заснул, а собака проснулась. Было настолько жарко, что я расстегнул свой жилет — у моей рубашки был большой разрез по образцу восточных стран, так что грудь, тело и все прочее было открыто, — и тут моя собака — кто бы мог ожидать такого от столь верной собаки! — вскакивает на ноги, принюхивается, обнюхивает меня именно в том месте, где находится желудок, и начинает лизать. Она лижет и лижет, добирается до желудка и съедает его — к своему несчастью, я только что съел куропатку, она мечтает о ней, вырывает, не думая о своем господине, моих куропаток и все прочее, в конце концов вырывает и мой желудок. А я лежу. Наполовину очнувшись, я просыпаюсь, а она как раз радостно принялась за желудок. «Апорт!» — и она принесла мне его, разодранный на несколько частей, разорванный и уже на три четверти съеденный. «Султан, Султан, — так я звал собаку, когда был с ней наедине. — Ты что же, черт возьми, сделал со своим хозяином? Можешь и остальное доесть». — Вот и все, что я ей сказал. Она все проглотила и, сразу же заметив по моему лицу, что я был ею недоволен, так жалобно завыла, что сюда прибежала целая толпа народу, среди которых был даже телохранитель его величества. «Хорошо еще, — сказал я себе, — что я потерял дар речи, как можно легко себе это представить». Я и на три шага не отошел еще от сада, как вдруг у меня под ногами пробежала свинья. «Как раз вовремя», — подумал я. И мысль, что свинья внутри устроена так же, как и человек, — вынуть у нее желудок, дать его Грегору мне вшить; разрез моим охотничьим ножом, само вшивание — все это произошло быстрее, чем я об этом рассказываю, — и я был и на этот раз спасен. А куропатки мне достались самым странным образом. Эту шутку я запомню на всю жизнь. Иду я с несколькими спутниками на охоту и обнаруживаю выводок из 15 штук, подстреливаю одну, а остальные опускаются в низкий кустарник. Только мы приходим туда, как мой Султан делает стойку, однако ни одна куропатка не взлетает. Сначала я не понимаю, что это значит, но тут вдруг замечаю, что от меня убегает лиса. Я моментально прицеливаюсь, стреляю, и, вполне естественно, лиса летит кувырком, а мой Султан приносит ее. Когда же я захотел лису выпотрошить, то заметил, что она была слишком толстой, и все удивлялись и подумали: «Что же такое она съела?» Я вспорол ей живот — раздался звук «фррр» — это улетела серая куропатка. Я тотчас закрыл дыру. Мой Султан принес одну, а остальные 13 должны были попасть в мой ягдташ после того, как я им свернул шеи. Никто не удивлялся этому больше султана, когда вечером мы рассказали ему об этом.
Но вот какая незадача. У меня был теперь свиной желудок, совершенно иной, чем прежде. И мысли у меня были совершенно другие. И поступал я совсем, как свинья, так что чуть было не пришел к мысли, что душа должна находиться в желудке. Как бы там ни было, я охотно ел все, что ест свинья. Часто я не мог удержаться от того, чтобы не залезть, как она, в колоду и не повозиться в грязи, так что вначале все надо мной смеялись, когда я приходил домой весьма грязный. Порой я даже хрюкал, как свинья, когда забывал о своей поросячьей натуре. Великому султану все это было весьма неприятно. Время от времени все задумывались о том, как добыть Мюнхгаузену новый желудок. Во всех мечетях молились. Был созван диван. Все ломали себе головы вдоль и поперек. И Collegium Medicum[165] размышляла об этом, но не знала, что посоветовать. В окрестностях находился монастырь, известный тем, что там молитвами можно было устранить все житейские неприятности. Поэтому не обошли достойными подарками всех старых матушек, чтобы превратить свиной желудок господина фон Мюнхгаузена в человеческий. Они достаточно много молились утром, днем, вечером, ночью, и каждый раз при этом били в колокол. Ничто не помогало. Все усилия были напрасны.
Поблизости жил известный палач. Обратились за советом и к нему. Он придерживался мнения, что желудок должен перевернуться, так чтобы внутреннее стало внешним. Но Мюнхгаузен был не настолько глуп, чтобы подвергнуться такому сомнительному лечению.
В страхе я отправился к одному имаму[166], прорицателю и толкователю знамений. Я слышал много хвалебного о его ловкости. Я рассказал ему эту историю. Он рассмеялся, долго смотрел на меня, как бы оценивая на те цехины, которые бы я ему дал. Я давно уже это заметил и припомнил то, что слышал однажды в молодости от покойного отца:
И я подумал, что поговорка эта верна и по отношению к духовенству этого народа. Он долго бурчал себе под нос в свою седую бороду что-то, о чем мог бы и не говорить. Но до меня дошло только то, что после 7 на 7 и еще раз 7 и 77 на 777 циркуляции мой свиной желудок станет человеческим. Я пробурчал ему нечто вроде благодарности, неохотно вложил в руку несколько цехинов и пошел своим путем.
Султан очень огорчился, что и эта шутка не помогла. По его поведению я заметил, что мое присутствие было уже не так приятно для него. Мое ипохондрическое настроение усугубило и это. Ведь до сих пор я был самым веселым из всех шутников на свете, а сейчас вдруг превратился в мизантропа.
Итак, его величество решил избавиться от меня, послав ко двору в Марокко. Все уже было готово, через два дня я должен был уехать, как вдруг мне в голову пришла мысль, которая была бы еще более к месту, явись она мне на несколько недель раньше. — Но кто может предугадать свою судьбу?
Незадолго до этого султан подарил мне одного из своих лучших коней, прекраснейшего скакуна. Я великолепно его выдрессировал. Особенно я обучал его прыжкам сначала длиной в 9, затем в 12 шагов и так далее, пока не научил его прыгать одним махом на 36 шагов. Я приказал также построить для него особый ипподром, почва которого была утыкана острыми колючками. По этим колючкам он должен был скакать, чтобы обрести наибольшую легкость и скорость. Все эти упражнения я проделывал с ним по ночам. Когда я понял, что он готов, я приказал объявить скачки, куда прибыли все кавалеры. С праздничной помпой все двинулись к воротам Константинополя. Со своим красавцем-скакуном я выиграл все ставки от 100 до 10 000 цехинов, — ив конце концов выкинул такую штуку, от которой у всех головы пошли кругом. Я прыгнул вверх на 36 шагов длиной, 36 шагов шириной и 36 шагов высотой сначала через головы всех зрителей, которых собрался здесь миллион. А потом я проскакал на своем легком, быстроногом татарине над полем пшеницы (объехать которое можно было только за несколько часов) за 15 минут туда и обратно с быстротой птицы, не задев и не сломав ни одного колоса. Если бы мусульмане могли это предвидеть, они бы скрылись. Мюнхгаузен вместе с султаном, окруженный завистниками и зеваками, прошел с победой и помпой, пеньем и музыкой в ворота Константинополя, — а что самое замечательное, так это то, что я так отбил себе желудок, что он превратился в человеческий. Тот, кто читает это, пусть мотает себе на ус, господа. Природа побеждает всех знахарей, богомолок, святош и обрезателей кошельков.
В честь Мюнхгаузена были даны опера и бал, и, когда все разъезжались по домам, все было освещено и украшено прекрасными изречениями.
Все было готово к отъезду. Я попросил разрешения отбыть, получил свои верительные грамоты, попрощался и день спустя на восхитительном фрегате плыл в Марокко.
За время пути со мной приключилось несколько таких историй, которые удивят моих друзей. Но какими бы невероятными они ни показались, все они правдивы, ибо это действительно было со мной. — А человеку по имени Мюнхгаузен можно верить во всем.
Два благородных кавалера, сопровождавших меня, заболели морской болезнью. Мюнхгаузен не знал средства против этой беды. Его желудок был крепок, как сталь. А тем двоим было совсем плохо. Я иногда с сочувствием посматривал на них. Каждую секунду их выворачивало наизнанку, да так любопытно, что когда из одного вылетало, второй это глотал, и наоборот. Забавно было видеть, как каждый при помощи другого делал себе bene[167].
К борту постоянно подплывал молодой кит. Он выглядел весьма дружелюбно. Как только я его замечал, я начинал его кормить, и, возможно, из-за этого он сопровождал нас на протяжении всего пути. Часто я гладил его по голове. Однажды мне даже захотелось сесть на него верхом. И это мне удалось. Все хвалили чудесные деяния господина фон Мюнхгаузена. Все кричали от восторга. Море вторило аплодисментам. Чтобы развлечь общество, я иногда по получасу скользил рядом с кораблем. И однажды со мной чуть было не приключилась беда.
Я немного перестарался, пощекотав кита за ухом, — и он нырнул со мной, захотев, вероятно, угостить меня в своей келье. И если бы он сразу же не вынырнул, то с Мюнхгаузеном было бы покончено. Больше я ему не доверял.
Забавный случай произошел у меня и с акулой. И с ней у меня не обошлось без приключений. Я дал ей поесть, однако сначала она поняла меня превратно. Она щелкнула зубами, и в один момент я оказался у нее в желудке. Не растерявшись, я тотчас же ухватился изнутри за ее хвост, вытянул таким образом внутренности и вывернул ее как перчатку. — Вы, конечно, еще помните историю с волком[168] — вот так я и выбрался. Однако я не мог отделаться от нее, потому что ее внутренности прилипли ко мне, как смола. Она снова меня проглотила, и я влетел внутрь; так все и шло — наружу, внутрь, наружу, внутрь. Все чуть было не умерли со смеху из-за редкостного спектакля, который они увидели. Когда же я ее несколько десятков раз вывернул наизнанку, некоторые из гребцов, спустившихся в лодку, чтобы посмотреть все это, схватили меня за ногу, вытащили наружу и таким образом доставили меня в целости и сохранности вместе с рыбой на палубу.
Меня поздравили с этой восхитительной победой, особенно капитан корабля, который с трудом сдерживал смех, сказав, что Михаил не смог бы лучше справиться с драконом[169], чем я с акулой.
Пока мы были заняты акулой, которая весила, по правде сказать, более 2000 фунтов, до нас донеслась сильная канонада, ив тот же миг мы увидели 2 флота, выстроенных перед нами линией и готовых к бою. Несмотря на все наши старания, ветер гнал нас прямо на них с такой скоростью, что у нас не было времени понять, что это были за флоты. Ядра летали вокруг наших голов слева и справа. Я уже поймал 3 штуки в 24 фунта каждое, которые чуть было не разнесли мне голову. Один корабль, который слишком приблизился ко мне, я тотчас же схватил за киль и отшвырнул его на одну английскую милю. Когда же я понял, что стало немного спокойнее, то подумал: «Прежде чем станет еще опаснее, ты должен как можно скорее убраться отсюда». Короче говоря, я решился на это, прихватил своего скакуна, уселся на него и умчался прочь полным ходом. Я проскакал двенадцать часов и несколько минут, пока не прибыл в Марокко, — и на мне не было ни единой капли воды.
ebooksa