– С чего ты взяла?
– А разве не со всем так в Лесу? – горько спросила Ярина.
– Как знать, – ответил Тём-атае. – Для кого это хорошо, для кого плохо, но время в Шудэ-гуртын вспять течёт, и если войдёшь туда старухой – столько проживёшь, сколько лет уже прожито. Будешь молодеть с каждым днём. Пока не уйдёшь.
– Куда? – сгоняя с рук озноб, выдохнула Ярина.
– Обратно, в Хтонь. Или в землю, уж навсегда.
Ярина закрыла глаза, пытаясь вобрать, успокоить в голове мысли. А потом, чувствуя, как сладко заныло сердце, вгляделась в переплетения ветвей, заметила избушку на солнечной поляне. Завалинку, густой малинник, кусты смородины, свесившиеся к самой земле под тяжестью ягод. Кто-то сидел на брёвнах, кто-то знакомый, такой знакомый, что она едва не заплакала, не в силах вспомнить. Но узнать лицо с такой высоты не могла: и соколиный взор мутился у Шудэ-гуртын.
– Летим домой, – тихо попросила она Ночь. – Летим скорее.
Берёзовая тропа, Змеиный брод. Золотой сад, тёмные купола. Сосняк. Широкая лента Калмыши, в которой с высоты отражались города и страны, вовсе не стоявшие по её берегам. А может быть, и стоявшие.
– Вот и Лес уже, – ободряя, проговорил Тём-атае. Ярина подняла голову – давило виски, словно водрузили тяжёлый обруч, – и увидела впереди полосу заснеженных крон.
– Первый снег пришёл, пока нас не было.
Она оглянулась и заметила вдруг, что глаза у Тём-атае стали светлей, словно сама ночь посветлела, когда снег укрыл лесные поляны.
…С границы между Лесом и Хтонью дохнула зима. Ярина поёжилась, и Ночь, выхватив из воздуха серый плащ, набросил ей на плечи. От плаща пахло ладаном, баюкающим чабрецом. Ярина раскрыла глаза пошире, глубоко вдохнула холодный воздух, чтоб не заснуть, но головная боль, тяжесть плаща, ровный ход коня по тучам заворачивали в дрёму. Да и снег застилал всё кругом, падал на лицо и не таял. Только на холке коня таял: крупные белёсые капли расплывались на чёрной гриве.
Лес стоял в нежном кружеве, от оврагов поднимался туман, звенело в воздухе, словно кто-то разбивал стеклянные ложечки. Одну такую Ярина разбила у Обыды по малолетству. Звон был как самая красивая песня – правда, тогда Ярина ещё не знала ни как Гамаюн поёт, ни как рыжегрудая птаха из Шудэ-гуртын щебечет. Осколки надолго сделали пол избы цветным, до сих пор нет-нет да и выглядывали, светились зелёным, синим, рубиновым огоньком из щелей досок.
Ночь погладил коня по шее; тот мягко пошёл к убелённой земле.
– Где тебя оставить? В лесу или у избы?
– Отпусти у опушки, – попросила Ярина, снимая плащ.
– Оставь, – махнул рукой Тём-атае. – Ветер мне после вернёт.
Вот они опустились до крон, вот поднялся вокруг звонкий еловый запах, вот уже понеслись перед глазами ветки, шишки, вспугнутые белки. Наконец копыта коснулись земли. Ярина соскользнула с горячей чёрной спины и, кутаясь в плащ, не оглядываясь, пошла к избе. Ходу здесь было – четверть часа, и холод стоял такой, что руки и щёки тотчас показались хрустальными. Но холод сковывал боль, успокаивал мысли, и Ярина шла, не думая, желая только уложить всё внутри до тех пор, пока вернётся.
На середине пути промокли ноги. Ярина кое-как, слабенько заколдовала чёботы, чтобы подсохли, не превратились в катанки. Подняла глаза на избу впереди. Длинные тени клёнов лежали полосами. Рыжими квадратами подрагивал на снегу свет из окон.
На мгновенье захотелось, чтобы открылась дверь, чтобы Обыда вышла навстречу, обняла и укрыла, увела в дом, усадила за стол, положила на лоб прохладную ладонь, вытягивавшую все горести, все печали. Но пусто было на крыльце. И вдруг Ярине показалось, будто весь Лес лёг на её плечи, и тени Хтони обвивают ноги, не давая идти. Плащ упал на тропу, но она не заметила; не заметила и того, как глухо простучали по снегу копыта. Только на ржание лошади оглянулась и одними губами произнесла:
ebooksa