А за околицей – тьма

22
18
20
22
24
26
28
30

Ступа камнем ухнула вниз; в тысячу раз стали громче и треск, и стоны; опалило ресницы и брови. Ярина как могла вглядывалась в чёрные облака с рыжими клубами, с красными молниями. То тут, то там вспыхивало и рушилось; то там, то здесь выныривали из тумана бессильные болотные облака. Никого не было из людей. Зверей и тех не было среди пожара. А потом…

Вмиг пересохло в горле. Она заметила троих сразу: двоих взрослых и девчонку, длиннокосую, тёмненькую, со спины – будто сама Ярина. Красные камушки сверкали в ушах – ярко, хуже огня, хлеще солнца. Их отблеск Ярина и увидала вперёд самих людей. Обернулась, крикнула:

– Обыда!

Но та замерла, прикрыв глаза. Не шелохнулась в ответ на крик.

– Люди! Там люди, Обыда!

Ни слова, ни вздоха. Ярина в отчаянии оглянулась. Огонь подбирался к тем троим. Один уже упал; двое, надрываясь, тащили, тщились убежать от пламени. Куда от него убежишь? Пламя настигнет, пламя в груди прорастёт, хочешь не хочешь, просишь не просишь – это Ярина по себе знала лучше всякого. Почему Обыда не отвечает? Хочет, чтобы сама решила? Чтобы оставила их на волю огня?

– Обыда! – в третий раз позвала Ярина, схватила наставницу за плечи и тут же одёрнула руки: как мелкой молнией ударило по ладоням.

Сияние, колючее, плотное, окутало Обыду. Слабо-слабо пахнуло молодой листвой – запах этот среди пожара потёк в горло живительной влагой. Ярина оглянулась. Зелёные струи поднимались от горящих стволов. Зыбкий пар, как над мятным чаем, зелёный дух, как над молодой клюквой, еле слышный призвук, тихий перезвон, как самой ранней весной…

«Им так ещё хуже: чем в момент умереть, тянется, тянется боль… Я из стволов жизнь заберу».

Вот что за зелёные струи!

Сквозь слёзы от дыма, от страха, от страшной жалости Ярина вгляделась в три фигуры, вырвала помело из рук Обыды и полетела к людям. Ступа не слушалась, рыскала.

– А ну, эн зуль! Слушайся меня, визьтэм-стакан!

Хлестнуло встречным ветром, бросило в лицо пепел, обожгло глаза. Ярина с криком, с силой прорвалась сквозь рушившиеся ветки. Как спасти? В ступу всех не взять, да ступа, кроме яг да тварей волшебных, никого и не поднимет. Дождь звать? Долго, сложно, да и сможет ли Ярина вызвать столько дождя? Что же делать?

Земля. Земля болотистая. Болото глубоко уходит в рыхлую почву, травы болотные из самых недр тянут чистые ключевые воды. Под растрескавшейся коркой хватит влаги. Надо только поглубже заглянуть. Поднатужиться, вытянуть…

Через боль, словно сама себя на горящую сердцевину наматывала, Ярина потянула из земли соки. Бурную весеннюю круговерть, осенние залежи, зимнюю таль… Ничего не выходило, по капле сочились во́ды. Но что есть ручей, если не тысячи капель? Что есть речка, если не десяток ручьёв? Что есть море, если не сотня речек? Капля за каплей – голубых, ржавых, зелёных, с градом и льдинками пополам, со снегом, с росой, вытянула Ярина столько, что земля пошла паром, огонь зашуршал, онемел, опустил свои страшные перья, отступив. Лес продолжал пылать. Но крохотный пятачок вокруг ступы, там, где, прижавшись друг к другу, замерли трое людей, утих, промок, выстыл, покрылся льдом – плотной наледью, не пускавшей пламя. А дальше что? Разве сможет она целый лес остудить? Руки дрожат, в глазах черно, и ноги совсем не держат – так бы и опустилась на дно ступы. И внутри Пламя гудит, рвётся навстречу брату снаружи…

– Обыда… Обыда! Да очнись же, Обыда! Что мне делать?

– Что делать? – вдруг закричала та, распахнув глаза. – Ты зачем столько сил потратила, на что? Всё равно их не спасёшь!

– Как не спасёшь?! Бросить их, что ли?!

– А что ты сделаешь? – крикнула Обыда, вытягивая помело из ослабших Ярининых пальцев. – Если б не ты, они б задохнулись уже, отмучились бы своё. Открыла бы чёрную дверь – и прости-прощай, в Хтони бы уже оклемались. А ты им ещё мучений подарила. Визьтэм! Визьтэм!

– Да что ж это такое, – схватилась за голову Ярина. – Это же не по-людски! Разве можно так? Не ты ли говорила – всякую тварь уважать, и людей, и нелюдей, и песчинку?