День откинулся назад, и впервые Ярина почувствовала, что вместо тепла идёт от него прохлада.
– Не тот я, кто тебе рассказать должен.
– День! А ну говори сей же час!
– Не могу я тебе этого рассказать, Яра.
Ярина помолчала. Погладила осторожно коня по крупу.
– Беспокойный твой бурдо-вал, правда? Жеребёнок у него хворает, ягоды на Земляничной поляне поел и слёг. Маленький совсем жеребёнок. Жалко… Хочешь, помогу?
День, поражённый, глянул на неё, будто в первый раз видел. Промолчал.
– А зеркальце, хочешь, подарю? – ласково спросила Ярина. – В котором самая заветная память отражается? Посмотришь – увидишь свою Туливить.
– Ярина! Что ты говоришь такое? Купить меня хочешь, что ли? А ну перестань!
– Расскажи, День мой Красный. – Мягко прозвучал голос, будто нож обмакнули в масло. – Знаешь ведь: ты не расскажешь – у других спрошу. Уж, может, лучше ты всё-таки?
Почувствовала: засомневался День. Подбавила для верности колдовства и замерла, приготовившись слушать. Яр-горд отпустил поводья, закачался; глухо, мерно заговорил, без выражения, как по писаному:
– В Яблоневой роще яблоня особая растёт. Раз в сотни лет созревает на ней яблоко – особое. Съесть его может только яга или ученица её. И если съесть – даст прожить ещё одну жизнь. И огромную силу дарует.
– Сказки мне рассказывать вздумал? – нахмурилась Ярина.
День промолчал. Ярина вспомнила, как сверкнуло в роще, когда вихрь с той стороны, из Хтони, чуть дух не вышиб. Потёрла грудь, задумчиво спросила:
– То белое… Оно, значит?
– Оно. Завязывается.
– И сколько же нынче на него охотников?..
Оживала под ногами тёплая земля, ползали туда-сюда жучки, копошились мушки. Пробивались ранние летние цветы. Долго, долго не отвечал День.
– А разделить яблоко это никак нельзя? – спросила наконец Ярина.
– Нельзя. Яблоко ведь – только оболочка одна. А суть в нём неделимая, цепкая: либо целиком всё, либо ничего. Поделишь его, разрубишь, в порошок истолчёшь – оно обратно соберётся. – День посмотрел на солнце, не щурясь, а потом перевёл на Ярину алый взгляд: – Ты должна съесть.