Четвёртая высота

Чуть прозвенел звонок, она вышла на площадку лестницы и огляделась. Никого не было. Гуля спустилась ниже и увидела Надю, окружённую несколькими девочками из её класса.

Надя сидела на ступеньке без туфель, в одних чулках и показывала девочкам свои новые туфли, лакированные, с какими-то особенными кисточками.

— Видите, видите! — с азартом говорила Надя. — Этот лак нипочём не треснет, хоть по воде ходи. И каблук стаканчиком!

Девочки рассматривали туфли, а Надя продолжала:

— Правда, прелесть? Это мне папа из командировки привёз. Ну, давайте туфли. Меня наверху ждут.

Но никто не ждал её наверху. Гуля давно уже вернулась в коридор, чтобы не мешать Наде показывать свои новые туфли и переживать свои старые огорчения.

Жить хорошо!

Это был последний школьный год.

Уже кончался октябрь, но солнце ещё грело по-летнему. Казалось, лето нарочно замедлило свой ход, чтобы люди успели вдосталь наглядеться на синее тихое небо, на бронзово-коричневые, будто вырезанные из тиснёной кожи листья дубов.

В трамваях люди везли из окрестностей города целые букеты осенних пёстрых веток. Тротуары были усыпаны, точно золотыми монетами, опавшей листвой. В книгах и тетрадках школьниц лежали между страницами багряно-красные лапы кленовых листьев.

Комсомольцы готовились в это время к своему торжественному вечеру в Оперном театре.

В городском комитете комсомола сказали Гуле:

— Ты у нас артистка. Будешь читать стихи. Выбери сама, что тебе нравится.

— Да ведь я не драматическая, — смутилась Гуля. — Я только в кино снималась, и то давно уже. А читать стихи, да ещё на большой сцене в Оперном, я ни за что не решусь.

— Ладно, ладно, наберись храбрости!

И Гуле снова пришлось набраться храбрости.

Она долго перелистывала страницы любимых поэтов и всё не могла выбрать стихи. То ей хотелось читать «Кинжал» Лермонтова, то отрывок из «Русских женщин» Некрасова, то «На поле Куликовом» Блока. В конце концов она выбрала ни то, ни другое, ни третье, а поэму Маяковского «Хорошо».

Я земной шар чуть не весь обошёл, — И жизнь хороша, и жить хорошо, —

повторяла она полным голосом, расхаживая по комнате, и внезапно останавливалась с гордо поднятой головой. —

А в нашей буче, боевой, кипучей, — и того лучше.

Гуля поднимала руку, а из кухни выглядывало испуганное лицо Фроси.

— Ничего, ничего, Фросенька, — успокаивала её Гуля, — это я стихи учу.