— Ты правильно сказал, что в наших понятиях ты не разбираешься. А странным я тебя назвал потому что мне доложили, что Художник тебе на прощание руку пожал. Вот это странно. Он человек мудрый и главное осторожный. И своим рукопожатием он тебе как бы авторизацию дал, сертификат качества выдал. У меня знаешь ли много тут было апельсинов, комерсантов, кто многие миллионы в общак вносил, и понятия соблюдал, но вот ни одного из них Художник или кто из уважаемых воров, поручкаться не приглашал. А с тобой за руку попрощался. Странно это. Я и сам к тебе, признаться, с первой минуты хорошо относиться стал. А я знаешь ли излишним человеколюбием не страдаю, можно сказать даже совершенно наоборот. Поэтому меня такое благостное восприятие тебя окружающими напрягает.
— Не переживай, Алексей Борисович, это просто харизма у меня такая. Честный, открытый, сильный и умный. А еще счастливый. Это все я. Я знаю, что я раздражаю слабых. Слабые мне завидуют. А сильные наоборот, радуются. Радоваться за других могут только сильные. Ты и дед как раз такие.
— Дед? Кххм, это ты про Художника? А что, и впрямь Дед. Ну ладно. Через тридцать минут за тобой казачки приедут. Звонили уже. Не менты, они сами решили тебя забрать. Наверное, думают ты тут в кашу уже, не хотят лишний раз тебя ломанного показывать. Кстати, спрашивали, дам ли я им носилки, чтобы тебя вынести. Они уверены, что ты своим ходом с крыльца не спустишься. Хотел бы я на их лица посмотреть, когда они узнают, что положенец тебя ужином потчевал.
— Ну а откуда же они узнают та? Тело у меня все в гематомах, через час я уже сине пурпурный буду. Художник перед ними не отчитывается, как все там в камере было ты тоже знать до мелких подробностей не можешь. Тебе приказано было меня к зэкам кинуть, ты приказ выполнил.
Я специально дважды повторил, что ему приказали. Такой человек не может этого пропустить. И он не пропустил:
— Ты говори-говори да не заговаривайся. Приказали. Пусть они своим хорунжиям приказывают. Все, устал я от тебя. По пекарне пусть твой человек по общему номеру запишется, скажет, что от тебя по поводу хлеба, его на прием запишут. — Вероятно полковник незаметно для меня нажал какую-то кнопку, потому что на этих его словах дверь открылась и в кабинет вошел давешний охранник, которому он бросил не глядя, — увести в камеру.
— Полковник, ты же обещал, — и жестом я показала, как будто набираю номер на телефоне.
— Я свои обещания держу, увести. — И полковник вновь уткнулся в экран ноутбука, выставив два указательных пальца для печатания.
Снова коридоры, переходы, двери забранные решеткой и тяжелые навесные замки. Это у них, в голливудских фильмах, все двери любой тюрьмы можно одним отключением электроэнергии раскрыть. Или десять минут на ноутбуке, подключенном к телефонной сети учреждения, постучать по клавиатуре, и вот, «сезам откройся». А у нас без дюжины ключей из одного крыла в другое не перейдешь. Мне вспомнилось, как один мой европейский коллега высказался о том, что Россию не победить потому что у нас до сих пор используются паровозы. Это правда, наши военные до сих пор используют старые паровозы на угольном топливе для передислокации сил. Любой современный электровоз можно обездвижить дистанционно. Самолет, с его количеством электроники и того проще. Все помнят новость о том, как хакер взял под контроль все бортовые системы Boing 757, находящегося на ВПП в аэропорту Атлантик-Сити в Нью-Джерси. Хорошо, что хакер был правительственный и сидел он в этот момент в отделении ФБР. И весь взлом был проверкой. А вот паровоз взломать, кроме как прямым попаданием или подорвав пути, нельзя. Сила в простоте. Поэтому мне, как законопослушному человеку, приятнее думать, что у нас в тюрьмах электронных замков нет. Я чуть было не расхохотался от этой мысли. Законопослушного меня ведут по тюрьме в камеру. Хотя. В нашей стране честный бизнесмен — это скорее оксюморон.
В раздумьях я не заметил, как мы с сопровождающим, подошли к моей вчерашней камере. Именно в ней я вчера и познакомился с полковником. Я встал лицом к стене, руки за спиной. Сержант отпер замок. Я зашел и за мной с лязгом захлопнулась железная дверь.
Разумеется, в камере ничего за день не изменилось. Та же двухъярусная железная кровать без матраса и белья, тот же унитаз. Вероятно, окно выходило на север потому что в камере был полумрак, в небольшое, забранное решеткой окошко едва проникал солнечный свет. Поэтому я и не сразу заметил маленький черный кнопочный телефон, лежавший на раме нижнего яруса кровати.
К этому времени тело у меня уже начинало изрядно болеть. Особенно я это почувствовал, когда присел на край кровати. Ноги, корпус, плечи. Боль начала покрывать меня как хороший гидрокостюм, оставляя свободными только ступни, кисти и лицо.
Кряхтя, словно разбитый старик, я вновь набрал номер Хачатура.
— Привет, Хачатур, это снова я и снова с чужого телефона.
— Да, привет, мне Сергей уже сказал, что у тебя симка сдохла. А что Руслан не восстановит?
— Сергей? Тебе Давыдов сказал, что у меня симка сдохла?
— Ну да, а что, это тайна? Ты где вообще, куда пропал так неожиданно, или скажи лучше, когда тебя в офисе ждать? Тут какие-то непонятки по некоторым направлениям вроде как нарисовались, обсудить нужно.
— Погоди, давай подробнее что за непонятки, какие вообще новости?
— Так с утра ничего не изменилось, или тебе Давыдов еще сводку не передал? Я ему все выкладки утром уже отправил. Он вчера же предупреждал, что тебе сводка к девяти утра нужна, все готово было, ребята аналитики вчера весь вечер работали.
— Хачатур. Еще раз. Сергей Давыдов вчера запросил у тебя финансовую сводку к девяти утра сегодня, верно?