Кабинет довольно остроумно делили надвое вьющиеся растения, они спускались сверху к низкому застекленному бару. Васильев поставил бутылки на стол и вынес из другой комнаты рюмки и фрукты.
Тамара закурила, тоскливо глядя на возбужденные приготовления Васильева. Он включил приемник.
Стараясь подавить в себе нетерпение, суетливо ходил по комнатам, изредка о чем-то спрашивал, возвращался с тарелкой или закуской.
Они выпили по большой рюмке мадеры, пахнущей смолой. Он аппетитно хрустнул яблоком. Она посмотрела на его напряженные желваки, ее передернуло. Когда он стал наливать по второй, Великанова заметила, как дрожат у него руки. Держа рюмку перед собой, он отодвинулся от стола, теперь она вся была видна ему.
— Я нарисую твои ножки…
Взволнованно дергая кадыком, он схватил карандаш и альбом. Она отвернулась. В ней все молчало, оставалось безответным.
— К черту, потом! — Васильев отшвырнул бумагу.
Подвинулся к столу, налил еще по рюмке. Великанова равнодушно оглядывала комнату.
— Какие мы провинциалы! — сказала она, и у нее перехватило горло от тоски по шумному живому миру, который она, может быть, никогда не видела.
Это пришло опьянение — тяжелое, темное, не принесшее радости. Она опустила голову на стол и заплакала. Васильев бросился к ней. Он целовал ей руки, шею, мокрое лицо. Он казался себе в эту минуту влюбленным юношей, ему ничего не стоило пообещать ей вечное счастье, луну и звезды, и цветы на снегу — весь стандартный перечень поглупевшего поэта. Он взял ее за руки и повел в другую комнату.
«Любит или не любит», — зачем-то спрашивал себя Васильев, будто это имело какое-то значение для сегодняшнего вечера. Она всхлипывала, лежа на неразобранной постели, и вытягивала то одну, то другую руку, чтобы он не возился с кофточкой…
Великанова испуганно посмотрела на часы и быстро вскочила. Васильев пьяно замычал, голова его свесилась с подушки. В постели без своей охранной надменности он утратил черты не только героя, но и любовника.
Кто-то ходил по коридору. Потом шаги стихли в той комнате, где они пили и где все так и осталось.
Однажды он обмолвился ей о домработнице. Великановой было известно, что Маша молода, и это отбило у нее охоту интересоваться подробностями.
То, что Маша должна еще лежать в больнице, не убавляло страха.
Шаги приближались. Она поспешно привела себя в порядок, сминая задники туфель, подбежала к темному окну.
Дверь открылась. Великанова прижала руки к подбородку. А та не успела войти, разглядела, вскрикнула. Васильев испуганно поднял голову и произнес ее имя.
Каблуки заметались по коридору.
Маша побросала в чемодан платья. Те, которые покупал Васильев, не взяла. Какой-то краешек мозга оставался безучастным к случившемуся. Совершенно спокойно она подумала, что все это похоже на кадры из кинофильма: платья летят в чемодан, одно, другое, третье — три попадания, крышка захлопывается, все готово в одну минуту.
Вот и пришла расплата за доверчивость. В больнице она еще надеялась. Лежа на пропахшей лекарствами кровати, она сочиняла ему фразы, которые, пусть только разлюбит, оставят в его сердце незаживающие раны.
ebooksa