Круглый стол на пятерых

22
18
20
22
24
26
28
30

— Я поднимался на третий этаж и читал твои письма.

— Глупый! — засмеялась она.

Он пожал плечами.

— Как бы сказал Николай Великанов, в каждом здравомыслящем человеке совершенно закономерно желание изредка поглупеть.

— Изредка?

— В данном случае, по числу твоих писем.

— Как жаль, что я не знала о твоем желании!

— Ты бы писала мне каждый день?

— Я бы не давала тебе опомниться от глупости. Ты не представляешь, как приятно знать, что тебя ждет глупый-преглупый!

— Не добилась редкими письмами — добьешься собственным присутствием, — сказал он и притянул ее к себе.

— Но-но, без глупостей! — она снова засмеялась, пытаясь вырваться из его объятий.

— Сними очки!

Он подхватил ее на руки, она зашептала, чтобы он сейчас же прекратил безобразие, а сама прижималась к нему, доверчивая и озябшая. Чувствуя ее, замершую на руках, он старался думать о другом, подавить в себе трудную необузданность. Но все было так просто и близко, и тело ее, и губы были такими отчаявшимися, что он задохнулся и сел на штабель досок. Саша умоляюще смотрел в ее глаза с вздрагивающими ресницами, он чувствовал, как под его заблудившимися руками просыпается родная, удивительная женщина. И оба бессловесно сказали друг другу, что у настоящей любви бывают падения, но не бывает вершин, зайдя на которые чувствуешь, что уже всего достиг.

— Родной! — шепнула Алла в отчаянье пересмягшими губами.

Но это не было отчаяньем борьбы и сомнений, она не сопротивлялась. Это было отчаянье решимости, какой-то непонятный страх за свое счастье, как будто им предстояла бесконечная разлука и как будто бесконечное счастье можно утвердить только сейчас, сию минуту.

Дверь в комнату была закрыта, они могли спокойно пройти под окнами, их никто не увидит.

— Ты умеешь свистеть? — спросил он.

— Нет, — ответила она улыбаясь, — а что?

— В детстве я презирал девчонок за то, что они не могут свистеть.

— Если б я знала тебя, когда ты был в детдоме, ты бы меня научил.