Он ни разу не пришел к ней в больницу. Он даже не знает, что она была беременна. Ясное дело — возвращался всегда поздно, и тогда уже было не до разговоров. Впрочем, на какое-то время она смогла скрыть и от врачей, пока тот, молодой, не догадался раздеть ее.
— Маша, прости, я не ожидал…
— Если бы ожидал, был бы осторожней? — Она складывала вещи, не поднимая головы и прикусив губы, чтобы не заплакать.
От него пахнет вином. На столе осталась недопитая бутылка. От него всегда пахло вином. Может, лучше, что ей прервали беременность? Родился бы какой-нибудь… Пьяное зачатье — для дитя несчастье.
Но ей очень хотелось ребенка. Поэтому она и скрывала в больнице свою беременность, И еще потому что стыдно — ни жена, ни девка…
— Но ведь мы не давали никаких обязательств друг другу…
Она знала, что этим кончится, но он действительно ничего не обещал и на людях называл ее домработницей. Но все равно, если бы врачи не сказали, что рожать нельзя, она родила бы, хотя сама знала, что нельзя. Поэтому до сих пор недобрым словом вспоминает того молодого врача, который догадался раздеть ее, когда она была в нейрохирургическом отделении.
— Я тебя предупреждал, мы вольны в любое время… Помнишь, я тебе говорил?
А эта стоит в спальне, не выходит, стесняется. А Маша не знала, что к нему пришла такая стеснительная. Знала бы — не вернулась Из больницы ее выписали утром. Она пришла сюда, навела порядок, сдала пустые бутылки, А к вечеру, когда совсем муторно на душе стало, отправилась к нему в мастерскую, думала — он там. Но его и в мастерской не было. Походила по городу, хоть слабая еще. Да вот и вернулась.
Он все еще стоит над ней в полосатой пижаме, которую она ему стирала. Жена у него умная была — значит, все понимала, если бросила его. А этой надо бы глаза выцарапать.
— Маша, ну давай поговорим…
Она и в хорошие-то дни старалась не говорить, не перебивать. Как начнет он про что-нибудь — не поймешь. Только хвалила его картины. Это ему нравилось, ругать и без нее находилось кому. А если хотела что-то доказать, он перебивал и говорил, что женщины во все времена служили художнику обнаженной натурой и чистили палитры.
Натура! Он ее давно не рисовал, поэтому и не заметил в ней никаких перемен. А палитру, верно, скребла мастихином. Палитра, пол-литра — в общем, обслуживала. В общем, как печка-времянка.
Она перестала кусать губы, чтобы он чего не подумал. Видно, совсем жалкий человек — стоит, теребит подбородок.
А та, с серьгами в ушах, выскочила из спальни и понеслась по лестнице без оглядки, И скоро все затихло.
— Ну куда ты пойдешь на ночь глядя? — спросил он, хватая ее за руки.
— Не бойтесь, топиться не буду. И жалования не пойду, — ответила и попала в самую точку: больше ему ничего и не надо.
ebooksa