У театра Васильев вышел, едва открылись двери вагона. Прыгая через лужи, забежал в сквер, в конце которого, прильнув, к глухой кирпичной стене банка, светился окнами буфет.
Внутри было шумно. На стойке красовались дорогие коньяки, но за столами, сервированными а-ля фуршет, пили магазинную перцовку. Буфетчица оказалась незнакомой, и он пожалел, что, испугавшись дождя, не зашел в магазин и не купил чего-нибудь попроще. Пришлось взять коньяку. Он поискал глазами место и протиснулся к столику, где трое оживленно обсуждали какую-то подходящую тему. Компанией заправлял коренастый измазанный человек. Он рассказывал про Бискай и часто хватал себя за грудь, показывая грязную тельняшку.
Васильев выпил, обвел глазами знакомое заведение. В нем просыпался реалист. Нестерпимо захотелось создать что-нибудь откровенное, свежее, отыграться за свою плакатную мазню, которую он выставил. И не верилось, что утром на трезвую голову он не найдет в себе этой зоркости и опять его будет тянуть к холодной форме, потому что там легче обрести кое-какое лицо: сейчас все необычное причисляют к новаторству — девочки визжат, мальчики изрекают умные слова и — вот она, известность. Немногие, черт побери, из нас, похожих один на другого, понимают в душе, что мы воздействуем на нервы человека путем щекотки. А если и понимаем, то помалкиваем и кривимся на людях от Сурикова, который не щекотал.
Маленький человек, сосед коренастого, дождался в разговоре своей очереди. Стол ему был по грудь. Он уцепился за стакан и выкладывал несвязно своим приятелям:
— Подал на пересудок… Ехать мне не от кого, а на суд вот как надо… Хочу сдать телку, она стала худать, даром что кормлю ее хорошо, утром клевер даю… И надоела мне маленькая свинка, не жрет… Что ей надо — сам не могу знать. Если меня не заберут, я ее опалю, собачку такую…
Третий в компании был самым высоким. Он молча потреблял водку по глотку и после каждого глотка затягивался сигаретой.
— Замолкни! — приказал он и повернулся к коренастому, который опять про Бискай начал.
— Гришка Макаров взял сорок семь кил круп на двадцать четыре рубля… — всхлипнул маленький, выспрашивая сострадание.
Васильев достал карандаш и раскрыл папку.
— Мужики, хотите я вас изображу? — предложил он.
Длинный, разливавший водку, уставился на него.
— Сходственно? — усомнился маленький, вытирая слезы.
— Сколько запросишь? — хрипло спросил который в тельняшке, деловой видно.
— Стакан дадите?
— Эт-ты, брат ты мой, — развеселился тот, — а у тебя горловина. Ну шары, только я чтобы в бушлате..
Все трое позировали напряженно, по-пьяному. Васильев рисовал гладко, избегая нечетких, приблизительных линий — в народе так легче идет. Это была чистейшая халтура. Но в сознании еще жила до поры мысль, что жанровая сценка где-нибудь пригодится, когда-нибудь всплывет. А не всплывет, так и черт с ней! Умудренному человеку дан один-единственный талант — не терзаясь зарабатывать деньги.
Он протянул рисунок. Трое склонились над ним, засмеялись, тыча пальцами. Наконец коренастый, прихрамывая, подвинулся к нему.
— А картинка-то не годится! — язвительно оценил он.
— Ни в какую! — поддержал маленький. — сходственности нет.
— Стакан водки! — ужаснулся длинный и допил из своей посуды.
ebooksa