Круглый стол на пятерых

22
18
20
22
24
26
28
30

— Гребуешь? — спросил тот, что поменьше, глядя на Глушко жидкими глазами.

— Бросьте папиросы! — приказал Глушко. — Ребенок в доме.

Оба помедлили, но, разобрав, что к чему, примяли цигарки прямо на столе.

Игнат разлил в четыре стакана.

— Бискай! Устрица пустыни! Втяни, доктор, вовнутрь, и все преобразуется.

— Сволочь! — крикнула Микешина.

Игнат и головы не повернул, приговаривал:

— Зачихачил ты меня, доктор, А я вот добрый, выпить тебя уговариваю. Или за бригаду этого труда борешься? Вымпел хочешь заработать? Шары! Вам вымпел, а я выпил…

Качнувшись, он по-бычьи пригнул голову. Покрасневшие его глаза уставились в одну точку. Щапов запел:

А ну, подайте корешам по двести, ведь по заливу стелется туман. Когда стоят все тральщики на месте, в очко играет рыжий волосан…

Глотнул полстакана, поискал руками скамейку, осел задом. Глушко, бросив взгляд на Микешину, повернулся и пошел к двери. Говорить со Щаповым не было никакого смысла. Саша злился на самого себя за то, что, поддавшись педагогическим увещеваниям, он перестал ездить по вокзалам и набивать руку на скулах подонков. «Не встречал я нигде некрасивых людей…» Черт, как тут не выругаться интеллигентному человеку!

Сзади хлопнул по столу Щапов. Саша обернулся на пороге. Верзила встал, придерживая руки в карманах, — немного выше Глушко, сухой и сутулый, голова на длинной шее ходит, прицеливается. Второй, поменьше, выкрикивал ругательства.

— Сестру мою зачихачил?! — страшно закричал Щапов. — Деток по миру пустил! И меня в дело хошь вшить?

— Вшить! Понял? — бормотал плюгавый, мотаясь головой среди стаканов.

Щапов поднялся за столом, Припадая на ногу, стал выбираться из закутка.

— Гад! — шипел он. — Бискай знаешь?

— Бискай! — пролепетал плюгавый.

Глушко вплотную шагнул к Щапову и за грудки притянул к себе:

— В другом месте я бы такому вшивцу вертлюги вывихнул!

И отпустил его, подтолкнул, обмякшего, к стене. Тот взмахнул руками, вывернулся и, теряя равновесие, ширкнул спиной по шершавому простенку.

— Без кранцев пришвартовался, — выговорил он зло и довольно спокойно. — За это, бывало, пятнадцать суток канатного ящика…