Он тоже хотел бы ходить во Львов и зарабатывать, а не забавлять детей!
Хочет сказать это маме, но что-то горячее стискивает горло.
Кричать, бить ее, свою маму!
Зачем она заводит детей, а ему говорит неправду, лжет, будто их кукушка приносит?
Кукушка!.. Теперь она его не обманет.
Знает!..
Иванко темнеет и молчит.
— Закрой дверь, сынку, чтоб чужой кто не зашел.
Уходит.
В колыбели опять плачет Юлька. Юлька!.. И вся злость, что в эту минуту наросла, переливается из его глаз на нее.
Сквозь открытую дверь белыми голубями влетает в хату свет.
Мать останавливается на пороге.
— Иванко, не бей детей, они же маленькие. Ты старший, так учи их, а не бей. Гандзуня жалуется, что ты бьешь ее.
— Я тоже маленький!.. — бормочет насупленно, и снова чувствуется: вот она, злость, свернулась возле горла, а из сердца льется тоска, подступает к глазам слезами. Опять хочет сказать, что все знает, что его не обманешь, но стихает от тиши рассвета, от свежего ароматного ветра и закрывает дверь.
Юлька сидит в колыбели и плачет. Увидев Иванка, еще сильнее заходится.
Злобно толкает ребенка, чтобы лег, и начинает остервенело качать.
— Спи… спи!
Но перепуганный ребенок кричит еще громче.
— Спи!.. — на миг перестает качать и устремляет на Юльку взгляд, полный злости.
И опять качает — отчаянно, яростно, ребенок так и подскакивает в люльке, тряпье выпадает, и хата трясется.