– А, Василий! Здравствуй-здравствуй! Чем порадуешь?
Севостьянов хотел напомнить про дрель, но вместо этого сказал другое:
– Про Каблукова слышали?
– Ох, да! Не везет ему, бедняге! – Тамара скривила рот, удрученно покачала головой. – Ничего, в санатории его подлечат.
Севостьянов сделал шаг назад.
– Ты чего? – удивилась Тамара. – Забыл, зачем пришел?
Он не сводил с нее глаз. Эта детская радость, этот нежный румянец…
«Дождалась, когда Ирина уйдет. Подкралась к коляске. Каблуков спал. Сняла коляску с тормоза и чуть-чуть подтолкнула. Больше ей ничего не нужно было делать».
– Да что с тобой? – Тамара начала сердиться. – Или пьяный?
Севостьянову стоило промолчать, но он вместо этого сказал:
– Ты ведь за ручки взяла коляску, да? Значит, там остались твои отпечатки. Тогда тебя, Тамара, будут судить. Ты могла убить человека.
Она поменялась в лице. В глазах мелькнуло сомнение: Тамара вспоминала, бралась ли за ручки.
Это длилось не дольше двух секунд. Но за это время Севостьянов окончательно убедился, что его догадка верна.
Сомнение сменилось торжеством. И ему он тоже мгновенно нашел объяснение: нет, не бралась она за ручки, толкнула в спинку.
– Злые шутки у тебя, Василий, – упрекнула Тамара. – И сам ты злой!
– Из-за кошки… – медленно проговорил Севостьянов, вглядываясь в нее с любопытством и отвращением. – Из-за грядок своих… едва человека не угробила.
Тамара сморщила нос.
– Если бы хотела угробить, то не из-за грядок, – спокойно возразила она. – А потому что унизил он меня. Говорил как с дешевкой. Умный такой, безнаказанный. А боженька возьми да накажи его!
«Да ведь она совершенно безжалостная баба, – осознал Севостьянов. – Я, дурак, все приписывал ей прагматизм… А у нее просто ни сердца, ни совести. Натура такая: глухая и черная».
– Ты спихнула Каблукова в овраг, – повторил он.