Ничего глупее в своей жизни Философу слышать не приходилось.
Успокоившись, что всё так благополучно закончилось, Философ с философской улыбкой на устах решил подняться к мастеру[7] испросить разрешения на полчаса сходить к проходной по своим личным делам. Мастер наотрез ему отказал! Для Философа это было сродни шоку. Отказать ему! – с кем, как ему тогда казалась, любой мастер посчитал бы за честь ходить на одном судне!
Здесь надо сделать отступление от основного повествования. Такое самомнение объяснялось тем, что сразу после войны в Рижском пароходстве среди радистов выделялись три бывших военных моряка: Ваня Бондарев, Лёня Стрижевич и Философ. В неостывшей ещё от войны стране они были опытнее и надёжнее других.
При выходе из каждого советского порта на берегу стояла вышка с постом СНИС (служба наблюдения и связи). На ней дежурили военные моряки и останавливали все проходящие суда, после чего следовал, обычно по световой морзянке, вопрос: “Куда и откуда идёте? Характер груза, порт приписки?” Чтобы понять, что они хотят, посылали за радистом, и тот разбирал световую морзянку, переводил её в звуковой ряд и докладывал капитану. Всё это время судно лежало в дрейфе, и процедура отнимала немало времени. Хотя война закончилась, но по инерции эти традиции продолжались ещё года два.
Философ на этом фоне имел преимущества. Во время войны на катере он совмещал профессию радиста и сигнальщика. В дневное время на вопрос с поста быстро взбегал на пеленгаторный мостик[8], хватал флажки и писал ответы на все вопросы. Это, естественно, удивляло сигнальщиков на посту: на “торгаше” свой человек – кореш! И они непременно отвечали традиционно: “Счастливого плавания”. Всё происходило быстро, судно не сбавляло ход, капитаны это ценили.
Однажды, когда судно по фарватеру шло к порту, справа на полном ходу его обогнал эсминец. На мостике были все штурмана, и капитан. Моряки провожали эсминец взглядами, любуясь его стремительными обводами.
– Сейчас будет делать левый поворот, – громко произнёс стоящий тут же Философ.
Все недоуменно повернули к нему головы и тактично промолчали. Через мгновенье эсминец, оставляя за кормой пенистый бурун, начал поворот и пошёл на пересечение нашего курса!
– Стоп машина! Полный назад! – закричал капитан.
Судно задрожало, и начало медленно останавливаться.
Слава Богу, всё обошлось благополучно.
– Как вам удалось угадать поворот? – спросил мастер, едва отошедший от такой неожиданности.
– Всё учтено могучим ураганом, – ответил Философ. – Когда эсминец оказался на траверзе[9], на его фок-мачте[10] до половины подняли флаг “люди”, то есть, букву “Л”, а это по однофлажному своду сигналов означало “Буду делать левый поворот”. Когда через какое-то время флаг взвился до места, то есть, до реи, эсминец начал поворот Вопрос
Так он завоёвывал авторитет и своё место на морском иерархическом трапе.
Но на мастера Философ всё-таки обиделся. До отхода оставалось два часа! Чтобы поставить всё на свои места, он решил, что больше не будет редактировать тексты радиограмм капитана, на радость радистов радиоцентра и получателей депеш. Дело в том, что мастер слабо знал русский язык, так же как Философ – латышский. Вообще, как и большинство из команды, мастера он недолюбливал. Это был обрюзгший, толстый, с большим животом и деревенскими манерами собственник. Морская форма сидела на нём мешком. В рейс он всегда брал с собой сало, деревенский хлеб и другие продукты, которые в одиночестве, тайком от других, уписывал за обе щеки. Время было голодное. Моряки, между собой, прозвали его “Фермером”.
Осмотрев антенну, Философ пошёл на камбуз жарить угря. Там углём топилась плита, и стоял растерянный новый кок Миша. Это был его второй рейс в жизни. Кадры[11] прислали его после демобилизации из армии, и этот пехотинец совершил роковую ошибку: пришёл на борт в солдатской шинели, а это на флоте не прощается. Ему сразу же дали кличку “Галифе” и стали нещадно “травить”.
Тем временем, мастер вызвал старпома и второго механика, спросил, все ли люди на борту. В машине не оказалось кочегара Жени Слюнина.
– Не беспокойтесь, через полчаса будет, приведём под белы руки, – заверил второй механик Вадим и кинулся с добровольным помощником из команды в ближайшую портовую улицу с пивными и закусочными.
На пароходе перед входом на камбуз стояла единственная на судне ручная помпа, где все брали пресную воду. В последний месяц она плохо работала. Миша, чтобы накачать кастрюлю воды, потел уже минут десять.
– Ну что, пехота, укачиваемся? – спросил его Философ.