– Хотелось бы получить несколько ваших миниатюр для публикации в июльском номере журнала – как раз когда Вы будете отмечать своё шестидесятилетие.
– Слушайте, а что это за праздник такой – шестьдесят лет? Возраст – неужто заслуга? Тут сочувствовать надо человеку, горевать вместе с ним: годы-то уходят! Вы посмотрите, какие юбилеи празднуют у нас! С каким шумом хороводят вокруг старца, выживающего из ума, как его лакируют, как приписывают заслуги, которых он никогда не имел! И таких у нас – до едрени матери: ничего не сделали путного, но юбилеи справляют им пышные.
– Как бы Вы к этому ни относились, а чествования по случаю круглой даты Вам не избежать…
– Ошибаетесь. Я скроюсь. Как раз перед вашим приходом шёл об этом разговор с Чижовым Львом Борисовичем, это военврач, мой друг и спаситель, мы с ним уже и место наметили, так что не пытайтесь меня найти, да-да-да. Есть место. Ну а насчёт миниатюр для “Литературного Киргизстана"… Даю Вам несколько, они пока ни в какие сборники не входили, можете смело их печатать. Мне же сейчас надо копить силы для работы над новым романом, на который тоже много охотников.
– На тот, что о Сталинграде?
– Точнее – о разгроме армий фельдмаршала Паулюса. Мой отец воевал и погиб под стенами Сталинграда, мне стали известны обстоятельства его гибели, и я решил взяться за новую для себя сухопутную тему. Собрал всю необходимую библиографию, перечитал литературу по вопросам военной стратегии тех лет, а также большой политики. Среди моих документальных героев – Роммель, Черчилль, Паулюс, место действия – обширный плацдарм Второй мировой войны, включая африканскую пустыню. Послушайте, а почему бы нам чаю не выпить, а? Первача моей собственной заварки!..
– Да мне всего полчаса отведено, вот-вот закончатся…
– Сидите, успеется.
– Тогда, если не возражаете, я включу диктофон.
– Ох уж эти машинки… Ладно, включайте. Спрашивайте.
Он восседал за письменным столом – массивным, просторным сооружением старинной ручной работы, с множеством выдвижных ящиков и ящичков. На поверхности стола, посредине между стопками исписанных и чистых листов бумаги – четырехгранная чернильница толстого стекла, рядом – пластмассовая ручка с ученическим пером-вставочкой. Такими теперь не пишут, разучились.
– Та самая ручка, Валентин Саввич?
– Она, родная. Все написано ею, за этим столом – не полированным, не лакированным, его сколотил мастер ещё в прошлом веке. Очень надёжный стол! Написал – разворачиваюсь вот сюда, здесь у меня, видите, пишущая машинка, всё перепечатываю собственноручно, машинисткам не отдаю, так удобней править, редактировать. Пишмашинок три, все – довоенного выпуска, немецкие, эта вот самая старая, сняли её в качестве трофея с гитлеровской подводной лодки, она удобна тем, что во время качки не падает. А новую как-то купил, из современных, так она недолго поработала, сломалась. Дрянь всякую выпускают…
– Валентин Саввич, мне рассказывали про ваш подчеркнуто независимый характер, ещё говорят, что вы нелюдим, всячески избегаете общений. Особенно литераторы жалуются…
– Вот они меня таким и сделали. Был я разбитным, веселым, компанейским парнем. Но когда сел работать основательно, братья-писатели стали мне не интересны. С ними не о чем разговаривать! Наезжают со всей страны в Дом творчества Дубулты, под Ригой, а вот я до сих пор не научился понимать: что это такое – Дом творчества? И почему, чтобы творить, надо ехать с одного на другой конец страны? Вот мой дом – это настоящий дом творчества!.. Ну ладно, приехали. У них расписаны места, в которых следует побывать: Домский собор, финская баня, ага, вот тут у меня просвет, схожу-ка я к Вальке Пикулю. Приходит.
– Вы и почитателей своих не особо жалуете. Не заботит мирская слава?
– Знаете, если бы мне эта слава досталась лет этак в двадцать, возможно, я и сам превратился бы в одного из таких литераторов, которых отвадил от своего дома. Но моё счастье, что всё мне доставалось великими трудами, и так называемую популярность я ощутил только после того, как мне позвонили из Ленинграда и сообщили, что мой роман “Пером и шпагой” продают в Доме книги под наблюдением конной милиции, ибо там давят стекла. Но никогда я не заводил друзей среди критиков, не читал рецензий – ни положительных, ни отрицательных – в свой адрес. Есть рецензенты и критики, которые ко мне положительно настроены, но это – не по моей инициативе.
– Многие ваши герои не отмечены громкой славой, да и сами они – из малоизвестных мест и событий российской истории. Особенно часто этот прием Вы используете в миниатюрах. Почему?
– Легко писать о человеке или событии значительном: жизнь Суворова, Пушкина, сражение вроде Бородинского… Мне предлагали – я отказывался. Правильно Вы заметили, я стараюсь отыскать героев, порой нарочито оставленных за бортом истории. Одна из последних моих миниатюр, которые я передаю вам для публикации, – о писательнице Варваре Степановне Миклашевич. Кто о ней знает? Никто ничего толком не знает. Вот другая миниатюра, о пребывании мадам де Сталь в России.
У всякого её имя на слуху – но что она делала у нас, что видела, с кем встречалась и разговаривала – никто вам не скажет. В таких заботах мне помогает моя библиотека. Кое-кто считает, что я в своих поисках пользуюсь услугами архивов, – чепуха собачья! Туда всякий раз десяток пропусков надо выправлять – откуда у меня такое время?! Нет, прежде чем заняться новой темой, я полностью обеспечиваю себя необходимой литературой. Иногда денег на это трачу больше, чем получаю гонорар за опубликованную вещь. Наверное, потому меня и считают чудаком, если не хуже. Мебели дорогой у нас в доме, как видите, нет, без машины и дачи обходимся, вот недавно обзавелся новым костюмом: жена пошла в магазин, выбрала, купила, я ношу, мне нравится.