Тринадцать

Понемногу голова куклы собиралась.

Скоро, около четырёх утра, на лице куклы оставалась крохотная дырочка. Это была щель над её левым глазом, не больше карандашного ластика.

Я сделаю это. Я закончу.

«Ещё один кусочек», – подумал я.

Я не глядя потянулся за последним фрагментом, но ничего не ощутил там, где на столе были разложены осколки. Только гладкую деревянную поверхность.

Где последний кусочек?

У меня на столе не было ничего, кроме куклы, клея и пластикового пакетика, который я опустошил несколько недель назад. Я поднял его и потряс.

Он был пустой.

Внутри меня разверзлась дыра, как дыра на лице куклы.

Я опустился на пол. Где может быть последний осколок? Я прищурился. Он должен где-то быть. Мы подмели все осколки. Тщательно. Мама, папа и я. Я даже сам осмотрел пол в гостиной.

Я замер.

«Нет, – вспомнил я. – Не осмотрел».

Мама и папа искали разлетевшиеся осколки. А я нет. По крайней мере, невнимательно.

Я побежал по тёмному коридору в гостиную. Я включил свет, опустился на колени и стал заглядывать под диваны и вдоль плинтусов.

Я ничего не нашёл.

Сколько раз мы пылесосили с тех пор, как я уронил куклу?

А потом появилась она – вот так запросто – на полу, возле моей левой руки. Её чересчур реалистичные глаза, казалось, сузились, и я почувствовал знакомую дрожь – по шее, по рукам и по всему телу.

Мой взгляд метался вверх и вниз по твёрдым дубовым доскам.

– Я найду, – убеждал я её. – Дай мне минуту, и я найду его.

Где он может быть?