Его дыхание сбилось, он глядел мне в рот.
— Да нет, это все верно. Так оно и есть. Но только бывает всяко. Кому она дарит шишки, кому пироги, хоть смейся или плачь, — сказал я и впервые подумал о себе.
Словно меня подтолкнули в затылок — а что она сделала со мной? Кем я стал: счастливцем, баловнем судьбы, или, сам не зная того, жалкой жертвой?
— К чему ты, собственно, клонишь? — спросил я Андрея.
— Я так. Ни к чему. Подумал и только, — ответил он осторожно и совсем уж шаг придержал, почти шел на месте.
— Отличный поселок: сосна и песок, не правда ли, — ни с того, ни с сего сказал Андрюша, заложив руки за спину и наконец принимая вид гуляющего человека, а грудь его еще вздымалась от одышки.
— Места зело прекрасные, — сказал я в тон ему.
Он старался наладить непринужденный разговор, и я помогал ему в этом.
Продолжая в подобном духе, мы миновали Наташин участок. Там, за оградой, было пустынно. Только из-под личной «Волги» художника торчали его ноги в старых брюках и стоптанных туфлях, как-то скрашивая безлюдье.
Мы прошли с десяток метров вперед.
— Повернем назад? — предложил Андрюша.
Мы стали ходить туда-сюда, фланировали вдоль дачи, Андрюша нес всякую околесицу. Это было беспорядочное движение мысли. Он бросил ее на произвол, а сам ушел куда-то, может, в страну грез, и мысль его, без управления, носилась оголтело, как муха в банке, И когда она начинала биться в стекло, он, спохватившись, возвращался из несуществующей страны и спрашивал:
— О чем я говорил?
Мы связывали порванную нить, он запускался в новую тему, а я исполнял при нем обязанности ткачихи, следил, как вьется нить. И только мой покладистый характер спасал нашу беседу.
Мы прошли мимо Наташиной дачи в третий, четвертый раз, но там ничего не менялось. Даже ноги художника оставались в прежней позе. Очевидно, он так и заснул под машиной, убаюканный движением своего гаечного ключа. Теперь на него капает масло, а он безмятежно спит и снятся ему прекрасные бензоколонки и, может, гадкий передний мост, который, выкатившись из-под машины, самовольно мчится вниз по Горького к Манежу — прямо на красный свет.
Потом я отключился сам, стал мысленно перебирать собственные делишки. «Так что это, — роилось в голове, — благостный венец или катастрофа — то, что любят меня?»
И между тем, внося свой вклад в беседу, я временами повторял:
— Да, да. Конечно.
И беседа текла без сучка и задоринки.
Мы ходили туда и сюда очень долго, дачи и сосны стали постепенно раскачиваться перед глазами, будто я угодил на гигантские качели. Не знаю, к чему бы это привело, не появись в конце концов сама Наташа. Она возникла в гамаке, словно ее туда посадили в наше короткое отсутствие, пока мы отошли на минуту и затем вернулись назад. Она сидела как ни в чем не бывало, с такой гримасой, будто не выходила из гамака сотню лет, и это ей опостылело, сидеть навесу между стволами деревьев.
ebooksa