— Я не сказал и слова. Давай-ка ложись на кровать. Отсыпайся. Нет ничего лучше, чем спать под дождик, когда тот шумит за окном, — предложил я уставшему коллеге.
— А по коже бегут мурашки, — мечтательно подхватил режиссер.
— Ну и спи. Когда еще подвернется случай? Чтобы капли стучали по крыше, а в окно запах листьев, Лови мгновенье, режиссер!
— Разве что в самом деле? — произнес он неуверенно и тут же запротестовал, будто посягали на его честь: — Ни в коем случае! Я приехал работать! Вот именно! Я придумал новый поворот.
— Оставь его пока при себе. Не сбивай! Вот закончу сценарий, и тогда будем вертеть туда-сюда, куда и как угодно, — отверг я тотчас и наотрез. День спустя ему будет другое видение, полярное этому — он типичный режиссер. И ты сиди, перешивай сценарий заново.
— Поворот интересный. — Голос его стал медовым, словно он рекламировал конфетку. — Фельетон позовет! Поведет за собой!
— Я туп и упрям.
— Ты был прав: у тебя не развита потребность в очень важном. В коллективном творчестве!.. Кстати, я обещал рассказать, как трудились Ильф и Петров. — Он зажегся вдохновением.
— Погоди. Прав не я. Права Мурашова: почему бы тебе и в самом деле на ней не жениться? С мужем у нее по сути все кончено давно. Она — личность тоже творческая. У вас будет не семья — коллектив. Творческий.
Выложив это, я едва не прикусил язык. Ай-яй, так проговориться! И другой бы тут же нахмурил брови: а ты, мол, откуда знаешь, сидя на отшибе? А ему и в голову не пришло.
— Да, да, ты прав. Надо бы соснуть часишко, — сразу заторопился мой гость и начал разуваться.
Но, уже сидя на постели, он что-то вспомнил, хлопнул себя по лбу:
— Я почему приехал? Поворот, это было потом, придумался в электричке. Сараев! Представь себе, зачастил к нам, в твою редакцию, к Леве. Что ни день, он у нас. Ближе, говорит, к живому делу! Ну как, говорит, товарищи, работа? Славим, говорим, труд, боремся с пороками! Давайте, говорит, товарищи, не жалейте талантов и сил, а мы вас поддержим! А взгляд так и бегает, так и шарит по столам. До чего, мол, они успели докопаться? Каково?!
Лично я иного от Сараева и не ждал, однако счел нужным удивиться:
— По-тря-сающе!
— Это только присказка. Сказка впереди, — посулил Николай, очень собой довольный. — Знаешь, где до нас работал Сараев?
— Будто бы в исполкоме, городском.
— О! Теперь соображаешь? Ну, разумеется! Въехал вытрезвитель в жилой дом по инициативе товарища Сараева! Волюнтаризм чистой воды! Указал — и все! К нему воспитатели, папы и мамы, а он им: не ваше дело, значит, так надо. Это он трудящимся! Позор!.. Да, о чем я?.. Вот почему наш фельетон ему поперек горла. Начнут искать виновных, а это, оказывается, он, Сараев! Представляешь, какой стыд? — В конце своей тирады Николай не выдержал, забегал по комнате в стираных и чиненых носках. Оберегая свою независимость от женщин, он научился стирать, штопать и варить супы.
«Ах, Коля, Коля, — подумал я, глядя на его носки, — а зашил ты дырку коричневой ниткой. На зеленых-то в белую полоску носках. И сказка твоя, доморощенный сыщик, тоже присказка — не боле, а сама сказка вот именно впереди».
Есть в этой сказке и злодеи, и жертвы, и даже дом-отшельник, с которым происходят чудеса, хотя по правде-то никакая она не сказка, а суровая криминальная быль. И началась история вполне житейски.