— Кабы помогало, не сидела б в сторожах. У меня возраст, — пожаловалась баба. — Жмурю глаза, жмурю, и не выходит. Много мыслей получается. Чем так, думаю, ночкам пропадать зря, пойду в сторожа.
Наши орбиты пересеклись в точке взаимного доверия. Мне стало теплее и совсем не одиноко.
— Спокойной ночи, — сказал я как можно добрее.
— Будь здоров, — ответила она, сидя в своем корабле.
Я еще долго шел по безлюдной улице, и долго мне сияло замирающее зарево с чужой орбиты. Потом я залез в будку автомата. Я набирал номера студийных телефонов — они отвечали редкими протяжными гудками. Я терпеливо ждал, пока не откликнулся один из них. Этот аппарат стоял в редакции детских передач. Я узнал хриплый голос вахтера. Вахтеры входили в отряд военизированной охраны и нам не подчинялись. Поэтому я сказал очень вежливо, насколько смог:
— На столе у директора мое заявление. Прошу вас, порвите его в клочья.
Вахтер замялся.
— Вам трудно? Руки отсохнут? — спросил я, может, немного грубо.
Вахтер пояснил, что заявление теперь документ и он, вахтер, наоборот, должен сделать все, чтобы этот документ остался в сохранности.
— Тогда я приеду сейчас и разорву сам!
— А я не дам, Не имеете права. Это государственный документ.
— О каком праве речь? Я писал заявление, и я хочу его порвать! Уничтожить! Развеять в пепел! Я, понимаете, я — автор заявления! — заорал я в трубку раздражаясь.
Ну вот и новый скандал.
СТАРИНА ВАДИК
Прежде чем взяться за свое, он осторожно выглянул из комнаты, прислушался к голосам, долетавшим из кухни, и разведка подтвердила его расчеты. Кроме него и матери, все домашние сидели на кухне. Воскресный завтрак прошел давно, но они там увязли в семейном споре, и сейчас им было не до него.
Получив драгоценную фору, он не стал тратить времени даром, стянул пижаму и засунул ее за диван, суетясь, точно на экране, перед матерью. Он подмигнул ей, ее губы медленно растянулись в улыбке. Когда она улыбалась, у нее счастливо сияли глаза.
Она понимала его. Мать следила за его торопливыми сборами через открытую дверь. У нее отказали ноги, и теперь она сидела на балконе, куда ее вывезли в кресле на велосипедном ходу, дышала свежим воздухом и провожала взглядом каждое его движение.
Он открыл шифоньер заранее подобранным ключом и вытащил свой новенький костюм и белую сорочку. От костюма несло нафталином, а затвердевшим воротом сорочки он, торопясь, оцарапал шею. Он поправил этот проклятый воротник и поискал на полках галстук. Залез в шифоньер с головой, но его собственные галстуки будто растворились в запахе нафталина. Ну что ж, сказал он домашним мысленно, у меня еще есть чувство юмора. И запустил руки в коллекцию Василия. Строя хитрые рожи, он отобрал самый лучший галстук и повязал тонким узлом.
Высунув кончик языка и поглядывая на дверь, он надел пиджак и покрутился перед зеркалом.
— Ты куда? — спросила мать. — На вернисаж?