— Но туры в горах, — заикается Линяев. — Их так и зовут горными.
— Это и вызывает подозрение. Как он мог оказаться здесь? Странно?
Елисеев озабочен. Они скрупулезно ищут тура. Словно тур — иголка. Тура нет. Нет ни лисы, ни кабана. Ни одной самой завалящей лесной твари. Хотя снег усеян так называемыми следами. Охотники барахтаются в сугробах несколько часов. Линяев выдохся. Чернин потерял калошу.
— Говорят, тут бегает заяц со справкой. Чтобы его не задрали сильные мира сего.
Елисеев непробиваем.
— Энергичней! Энергичней! Охота не терпит ленивых!
Наконец уморился и он.
— Довольно! Займемся более серьезным делом!
Он жестом мага вытащил из-за пазухи газету, поделил на три части и прикрепил к черным деревьям, обглоданным зимней стужей…
— Будем стрелять! — оповестил Елисеев. — Ты — в этот лист! Ты — в тот! Я — в третий! Стреляйте! Я уступаю первый выстрел.
Линяев и Чернин с опаской смотрят на ружье:
— Не решаетесь? Стреляю я! Учитесь!
Елисеев пальнул дробью. Чернин побежал к листу. Подсчитал.
— Тринадцать!
— Недурно, — скромно заметил Елисеев.
Пальнул Чернин.
— Двадцать два!
— Дело вот в чем, — пояснил Елисеев. — Чернин стрелял из другого ствола. Его ствол бьет кучно. Мой рассеивает.
Линяев взял ружье. Прицелился. Ружье прыгнуло в руках. Он с трудом задержал прерывающееся дыхание, пальнул из рассеивающего ствола.
— Двадцать девять! — крикнул Чернин.