Когда Казаков вышел, Сальников стал размышлять. Похоже, дело сдвинулось с мертвой точки. Скоро у него будет список тех, кто выражает недовольство советской властью и надеется на победу фашистов. Это же просто замечательно, что в лагере есть такие личности! Из списка Сальников выберет несколько имен. Затем из этого узкого круга он выберет одно-единственное имя. Тут, конечно, никак нельзя ошибиться, но Сальников и не ошибется. Потому что он будет знать, кто сидит напротив него. Он будет знать, что его собеседник думает на самом деле и что лежит у него на душе. Как тут можно ошибиться? И вот с этим человечком Сальников заведет разговор. Осторожно, издалека, намеками, затем — полунамеками, а дальше дело дойдет и до откровенного разговора. И вот тогда-то у Сальникова появится первый помощник. А точнее сказать, специальный человек, который будет вербовать других людей. И вот когда их наберется прилично — первую часть дела можно будет считать сделанной. Тогда-то и настанет черед для другой части дела — подготовки к восстанию.
Конечно, может так случиться, что Сальников все же ошибется в этом человеке. И что же тогда? А тогда остается единственный выход. Он ликвидирует этого человека. Попросту говоря, застрелит. И скажет, что заключенный набросился на него и пытался его убить, а он защищался. Такое в лагерях иногда случается, так отчего же не случиться подобному и в лагере, где начальник — Сальников? Он напишет соответствующий рапорт, отдаст его начальству, и все на этом закончится, потому что Сальников действовал по закону. Он обязан защищаться любыми возможными способами, когда на него нападает заключенный. Вот он и защитился. Какие к нему могут быть претензии?
Есть и другой способ — все свалить на блатных. А с них взятки гладки. Попробуй от них добейся — они убили заключенного или не они. Не добьешься, можно даже и не стараться.
В общем, там будет видно. А сейчас главное — дождаться от оперуполномоченного Казакова списка и выбрать из списка подходящие имена.
Глава 9
Список оперуполномоченный Казаков составил и принес в тот же день, и Сальников тотчас же принялся его изучать. Всего в списке значилось восемнадцать фамилий. Из них начальник лагеря после размышлений выбрал восемь имен. А из восьми оставил четыре и запросил их личные дела.
Дела ему принесли (они находились здесь же, в лагерной канцелярии), и Сальников немедля принялся их листать. Он пролистал, одно за другим, все четыре дела и в конце концов выбрал из них одно — самой подходящей, как ему показалось, кандидатуры.
Заключенного звали Филипп Никитич Осипов, лет ему от роду было сорок восемь, срок — двадцать пять лет, в заключении он находился всего лишь четыре года, до этого судим не был. Интересной и обнадеживающей была причина, из-за которой этот самый Осипов угодил за решетку на столь долгий срок. В приговоре значилось, что был он осужден не больше не меньше как за совершение террористического акта на заводе, на котором работал. Дескать, будучи в ночной смене, подсудимый Осипов умышленно вывел из строя практически целый заводской цех, в котором выпускались всяческие механизмы сельскохозяйственного назначения. Причем как вывел — взорвал! Чем и как, в приговоре не уточнялось, да, в общем, такие подробности Сальникова и не интересовали.
Значилась в деле и другая причина заключения — агитация против советской власти. В чем именно она выражалась, из приговора было не совсем ясно, но, опять же, и это Сальникова не интересовало. Ему было интересно, отчего этого Осипова за такой набор противоправных деяний не приговорили к высшей мере, а оставили в живых, но, в конце концов, и это было не так важно.
Важно было другое: вот она, подходящая кандидатура! Уж с таким-то набором статей и таким сроком этот самый Осипов просто обязан быть непримиримым врагом советской власти. И агитатор, и готовый диверсант-взрывник. И, что немаловажно, лишенный всяческой надежды выйти на свободу досрочно или хотя бы дотянуть до конца срока. Таких, как он, прежде времени на свободу не выпускают, а в лагере с таким сроком не выживают. Да и лет этому Осипову немало, чтобы надеяться дотянуть до дня освобождения. По сути, его двадцатипятилетний срок — это пожизненный срок. Из чего сам собой проистекает вывод, что лучшей кандидатуры Сальникову не найти. Уж он-то, этот Осипов, обязательно ухватится за возможность выйти на свободу!
Заключенного Осипова привели в кабинет начальника лагеря через полчаса. Отпустив конвоира, начальник лагеря остался с заключенным один на один. Внешне Осипов выглядел так, как и большинство других зэков: он был худ, небрит, сутул, в рваной телогрейке, замызганных ватных штанах и зимней шапке из жесткого черного ворса, которую он тут же поспешно сдернул с головы, как только оказался в начальничьем кабинете. Потому что так полагалось. Взгляд у него был злобный, настороженный, цепкий, хотя в глаза Сальникову он старался не смотреть, потому что, опять же, так полагалось: нельзя было заключенному смотреть в глаза ни лагерному охраннику, ни контролеру, ни тем более самому начальнику лагеря. И не потому, что существовал какой-то официальный запрет, а просто взгляд в упор мог быть расценен как неповиновение, а это для заключенного грозило всяческими неприятностями. Блатные, правда, ничуть не боялись смотреть в глаза лагерным начальникам, они, наоборот, даже бравировали этим, но то блатные. Про них другой сказ.
Вот и сейчас: оказавшись в начальничьем кабинете, заключенный, не глядя открыто на начальника лагеря, тем не менее периферийным зрением поглядывал на него и зыркал туда-сюда по кабинету. Для чего его, Осипова, привели к самому «хозяину», что такого он натворил и что его ожидает?
Сальников между тем не спешил начинать разговор. Он изучающе смотрел на Осипова и размышлял, с чего ему начинать, какие первые слова произносить и каким тоном, какое при этом у него должно быть выражение лица и даже — стоять он должен в это время или сидеть. От этого зависело много чего. В конце концов, как начнешь разговор, так его и продолжишь.
— Ну? — спросил наконец Сальников у Осипова.
Тот встрепенулся, опомнился и доложил о себе, как и полагается: назвал фамилию, имя и отчество, статьи, по которым осужден, и срок заключения.
— Ладно, — махнул рукой начальник лагеря. — Все твои заслуги мне известны и без твоего доклада.
Он решил быть отчасти фамильярным по отношению к заключенному. По его мнению, умеренная фамильярность лучше всего располагала к беседе на столь непростую и острую тему.
— Садись, — указал Сальников на стоящий в углу и привинченный к полу табурет.
Осторожно и недоверчиво ступая, заключенный прошел к табурету и сел на самый его краешек. Он был по-прежнему насторожен.
— Ну, и как тебе сидится? — с ироничной улыбкой спросил Сальников. — Я имею в виду не табурет, а в широком смысле.