— Никаких таких разговоров я ни с кем не вел! — в который уже раз попытался возразить Осипов, но сейчас в его словах ощущалась откровенная безнадежность. — Наговоры все это. Неправда…
— Значит, врут люди! — весело возразил Сальников. — И только один заключенный Осипов говорит правду! А как ты думаешь, кому суд поверит больше? Тем людям или тебе? Молчишь? Так-то лучше. Молчи и слушай. Итак, я просто обязан дать законный ход этому делу. Заодно ты расскажешь мне и о других своих преступных речах и делах, и о своих, так сказать, единомышленниках. Расскажешь, куда ты денешься! И, таким образом, вредное антисоветское гнездо в лагере будет искоренено. Мне — благодарности и награды, а всем вам…
Тут Сальников сделал нарочитую театральную паузу. Такая пауза была необходима, чтобы можно было видеть, как поведет себя Осипов, а заодно и понять, как он себя чувствует. Если, к примеру, он махнет на свою жизнь и встанет в героическую позу — это одно дело. А вот если он испугается — совсем другое. Тогда с ним можно будет вести дальнейшие разговоры.
И Сальников почувствовал: Осипов испугался. Почувствовать это было совсем несложно. Да и кто бы на его месте не испугался? Так рассуждал Сальников, и эти рассуждения вдохновили его. Он решил продолжить разговор.
— Итак, — сказал он, — я обязан дать делу законный ход. Но я могу и промолчать. Если, конечно, ты прислушаешься к моим словам. Иначе говоря, если мы с тобой кое о чем договоримся.
— Я должен стать доносчиком? — спросил Осипов.
— Нет, — ответил начальник лагеря. — Такого добра у меня хватает и без тебя.
— Что же вы хотите? — спросил заключенный.
С одной стороны, это был очень простой вопрос. Но с другой стороны — он много чего в себе таил. Он означал, что Осипов по-настоящему испугался и сейчас лихорадочно ищет способы сохранить себе жизнь. А коль так, то с ним можно вести дальнейший разговор. Чтобы спасти себе жизнь, он согласится на многое.
— Перво-наперво, — сказал Сальников, — я хочу объяснить тебе, отчего я могу закрыть глаза на все твои антисоветские разговоры. А оттого, что ты прав! Да-да, ты прав!
Разумеется, такие слова для Осипова были полной неожиданностью. И он впервые взглянул начальнику лагеря в глаза.
— Я понимаю, о чем ты сейчас подумал, — усмехнулся Сальников. — Думаешь — блефует гражданин начальник, раскручивает меня на какую-то провокацию! Ну, так я готов повторить: да, ты прав! И все те, с кем ты ведешь свои потайные разговоры, тоже правы! То есть, конечно, не все, а те, кто считает, что выйти на волю заключенные смогут только с помощью Германии. Именно так! Советская власть никогда не выпустит вас, даже если она и победит в этой войне. Так и загнетесь все в лагерях. Или ты этого еще не понял? Ну, так я повторю: загнетесь. Потому что советская власть на таких, как вы, только и держится. Вы, заключенные, главная ее подпорка и фундамент. Неужто она сама, по своей воле, разрушит этот фундамент? Зачем? Чтобы рухнуть?
Осипов ничего не отвечал и больше даже не смотрел на Сальникова. Он молчал и слушал. Сальников продолжил:
— И эту, вторую твою мысль я тоже понимаю. Ты думаешь: а что, Германия поможет? Даст заключенным свободу? Отвечаю: да. Даст, но, конечно, и мы сами обязаны подсуетиться. Не сидеть сложа руки в ожидании, когда же в Мариинске появятся немцы и отворят ворота лагеря, а помочь Германии. Помочь освободить самих себя. Ну, что ты на меня зыркаешь? Ищешь в моих словах какой-то подвох? Правильно делаешь, да только в них никакого подвоха! Говорю, как оно есть.
— Зачем вы мне это говорите? — спросил Осипов.
— Затем, что мне нужен помощник, — сказал Сальников.
— Помощник в чем? — спросил заключенный.
— А что, ты еще не понял? — скривился начальник лагеря.
— И чем же я могу помочь?
— Освободить самого себя, — сказал Сальников. — И других таких же, как ты сам. Ты рассуди. У тебя двадцать пять лет сроку. В твоем возрасте — это пожизненный срок. На милость советской власти надеяться нечего. И что тебе остается? Конечно, если ты хочешь через годик сдохнуть где-нибудь на лагерной помойке — воля твоя. Тогда, конечно, зря я затеял с тобой этот разговор. Да и не проживешь ты этот годик, вот что…