— Как и всем, — хриплым голосом ответил Осипов.
— А тебе лично как?
— Нормально.
— Какие-то жалобы, претензии, просьбы имеются?
— Нет, никаких, — ответил Осипов, и в его голосе ощущалась скрытая тревога. Потому что с каких это пор сам начальник лагеря стал интересоваться жизнью отдельного заключенного? Здесь что-то явно не так.
— Значит, говоришь, все тебя устраивает? — продолжая иронично улыбаться, спросил начальник лагеря.
— Устраивает, — подтвердил заключенный.
— Вот как, — с нарочитым удивлением произнес Сальников. — Устраивает… А тогда как же понимать твои преступные разговоры?
— Какие преступные разговоры? — дернулся на табурете Осипов. — О чем это вы, гражданин начальник? Я честно работаю, положенную норму выполняю…
— Так я говорю не о твоей честной работе, а о твоих разговорах, — спокойным тоном пояснил Сальников. — Ну, которые против советской власти…
— Никаких таких разговоров я не веду! — В голосе Осипова ощущался уже явный испуг. — Работаю, норму выполняю…
— А вот у меня есть сведения, что ведешь, — все тем же спокойным, почти безразличным тоном возразил начальник лагеря. — Собираетесь после работы в своем кругу и шепчетесь… Каждый о своем. К примеру, ты надеешься на скорую победу фашистской Германии. Победит, значит, Германия, и нас, то есть вас, заключенных, тотчас же и освободят. Или вы сами себя освободите, потому что некому будет вас охранять. Вот такие, стало быть, твои речи в узком кругу заключенных по политическим статьям. Или, скажешь, не было таких разговоров?
— Не было! — ответил Осипов. — И быть не могло! Клевета все это, гражданин начальник! Для чего мне такие разговоры? Я работаю, норму выполняю, а потому паек получаю полностью… Что мне еще надо? Я встал на путь исправления и надеюсь своим честным трудом и поведением… — Он не договорил.
— В моем кабинете все так говорят, — сказал Сальников, не меняя тона. — А там, — он указал рукой куда-то в сторону, — ведутся совсем другие разговоры. Вредные разговоры. Преступные. По сути, злобная агитация против советской власти.
— Ничего такого я не говорил, — упрямо повторил Осипов.
— Говорил, — убежденно произнес начальник лагеря. — А иначе — для чего тебя ко мне доставили? Или, может, ты думаешь, что у меня нет среди вашего брата своих ушей и глаз? Есть, и немало. Ты говоришь, а они слушают, смотрят и мне докладывают. Во всех подробностях!
Сальников встал из-за стола, прошелся по кабинету, для чего-то переложил папки на столе, еще раз прошелся и остановился напротив Осипова. Зэк также попытался встать.
— Сиди, — сказал начальник лагеря. — И слушай меня внимательно. И делай выводы, если, конечно, ты на это способен. Те разговоры, которые ты ведешь, — это, как ты понимаешь, преступление. Тягчайшее преступление! Агитация против советской власти. Ну? А у тебя срок двадцать пять лет. И потому любой довесок к твоему сроку — это расстрел. Да-да, вышка! Потому что куда тебе больше добавлять? Ты понимаешь, о чем я тебе толкую?
— Я… — еще раз попытался возразить заключенный.
— Молчи и слушай! — прервал его начальник лагеря. — И вникай. Если я дам официальный ход таким твоим разговорам, то можешь заранее намазать себе лоб зеленкой. Потому что иных вариантов у тебя нет! Тут, понимаешь ли, ведется война против фашистских захватчиков, а какой-то заключенный Осипов в это же самое время ведет злобные разговоры против советской власти и надеется на помощь тех самых захватчиков! И я, как начальник лагеря, просто обязан доложить об этом по инстанции! Потому что в подведомственном мне лагере завелся убежденный, лютый враг советской власти.