Дорога особого значения

22
18
20
22
24
26
28
30

Рядом с ним стоял блатной-телохранитель.

— Тебе чего? — спросил Подкова.

— Там к тебе пришли, — сказал телохранитель. — Говорят, что по срочному делу.

— Кто еще такие? — зло спросил Подкова.

— Музыкант и Угрюмый, — проинформировал телохранитель.

Вид у Подковы был таким, будто бы он вот-вот готов произнести вслух множество витиеватых слов, но сдерживает себя из последних сил.

— Зови, — только и сказал он.

Вошли Раздабаров и Лыков.

— И что вам надо от меня еще? — напустился на них Подкова. — В какую пакость вы хотите еще меня окунуть — старого и честного вора? Вы когда-нибудь исчезнете из моей несчастной жизни? Дадите мне умереть спокойно?

— Мы попрощаться, — сообщил Раздабаров. — Отбываем мы для дальнейшего прохождения службы.

— А-а… — уже совсем другим тоном произнес Подкова. — Отбываете, значит…

— Да, — сказал Лыков.

— И пришли со мной попрощаться…

— Да, — сказал Раздабаров. — Ты уж извиняй за то, что разбудили.

— Это ничего, — проговорил Подкова. — Ради такого случая можно… А что, повязали «хозяина»?

— Повязали, — признался Лыков. — И не только его одного. А еще и его начальника, который давал ему указания. И еще многих повяжем.

— Ты глянь, — без особого удивления произнес Подкова. — Расплодилось фашистов… Что ж, прощайте, солдатики. Не поминайте лихом старого больного Подкову. Не такая уж он и сволочь. Может, где-нибудь мне это и зачтется.

— Вот что, Подкова… — Раздабарову вдруг пришла в голову мысль. Это была странная, но вместе с тем, как показалось Игнату, дельная мысль. — Как только мы выберемся из этого чертова лагеря, мы тотчас же с Афанасием похлопочем за тебя. Постараемся вытащить тебя из лагеря на свободу. Чтобы тебе даровали амнистию — или как там называется это дело? И будем хлопотать, пока не добьемся своего. Я все правильно говорю? — глянул Раздабаров на Лыкова.

— Да, — коротко ответил Афанасий. — Так и будет.

У Подковы вдруг переменилось выражение лица. Теперь это был не жесткий, волевой и коварный уголовный властитель, а пожилой, усталый, отчаявшийся человек, и никто больше.