Солдат, сын солдата. Часы командарма

22
18
20
22
24
26
28
30

Сережа ничего не сказал. А что он мог сказать? И так уж получается, что он стремится к Ирине сильнее, чем влюбленный в нее Саша. «Влюбленный? Разве... Но думать об этом нельзя. Не сметь! Сама мысль об этом равносильна предательству».

...Ирина ждала их, как условились, у входа в книжный магазин, где она работала продавщицей. Не ведая еще, что она по неписаному, по незыблемому праву уже является чьей-то девушкой, ничего не зная еще о пылких любовных стихах Саши Сафонова, Ирина относилась к обоим друзьям одинаково. Во всяком случае, старалась так к ним относиться. Конечно, очень может быть, что это только невинная девичья хитрость. Наверное, один из парней нравится ей больше, другой меньше. Это так естественно. Наверное, сердце ее сделало уже выбор. Знать бы, кто он, счастливый Иринин избранник. Саше Сафонову, вероятно, кажется, будто это он. А Сереже...

— Как славно, что вы пришли, ребята, — сказала Ирина, протягивая товарищам сразу обе руки. — Но в кино мне не хочется. Картина, говорят, скучная, неинтересная. Давайте лучше погуляем, а потом пойдем во Дворец культуры, там, кажется, будут танцы.

Они успели привыкнуть к таким прогулкам втроем. У них уже был излюбленный маршрут в старом городском парке. И обычно... Но Саша сегодня был необычным.

— В парке сейчас мрачно и сыро. Побродим лучше по улицам, — сказал Саша.

С ним без спора согласились, но Саша не удовлетворился этим. Подыскивая самые ядовитые слова, он стал поносить бесцельное хождение по улицам. «Шатаемся как неприкаянные».

«Что это с ним сегодня, какая муха его укусила? — недоуменно подумал Сережа. — Ворчит, огрызается. Может, ревнует? Так напрасно. Я ему был и буду верным другом».

— У тебя сегодня плохое настроение, Саша, — заметила Ирина.

— Ничего подобного, очень хорошее настроение, — сказал Саша. И сказал неправду. Настроение у него было сейчас прескверное. Вот будто кто-то сразу, одним движением открыл ему глаза, и Саша вдруг увидел, что никакой любви к Ирине у него нет. А ложь, даже невысказанная, противна такому бесхитростному, честному человеку, как Саша Сафонов. Даже невысказанная. А он целую тетрадь исписал. «Какой стыд! Надо сейчас же уничтожить эти лживые стихи. Сейчас же».

— Извините меня, друзья, — сбивчиво и виновато сказал Саша. — Но я забыл... У меня срочное дело. Я должен вернуться в казарму. Нет, нет, ты оставайся, Сережа, я один...

Его уход был очень похож на бегство, и его друзья долго смотрели ему вслед, ничего не понимая, а когда наконец поняли, взглянули друг на друга и расхохотались. Спросите у них сейчас, почему они смеются, и они, пожалуй, ничего не смогут вам ответить. Просто так смеются. Потому что вдруг легко и хорошо стало. Просто так.

— Мы еще долго будем стоять? — спросила Ирина.

Сережа взял девушку под руку и, все еще смеясь, подумал как о чем-то несомненно справедливом: «Третий в таком деле лишний. И третий ушел».

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

1

Василий Михайлович приехал неожиданно, не предупредив внука. Когда лейтенанту Громову сказали, что ему приказано срочно явиться в штаб полка к генералу Громову, Геннадий подумал: «Отец». И следует признаться, не очень этому обрадовался. Всегда занятый по службе, отец мог приехать к Геннадию только для строгого и крутого разговора. Понятно, что это будет разговор о Варе и обо всем, что произошло с ней в семье Громовых. Тяжелый предстоит Геннадию разговор с суровым и требовательным отцом. «Ах как не вовремя это! Слишком свежа еще рана: чуть притронешься к ней — и волком взвоешь, такая боль».

Вот почему Геннадий почувствовал облегчение, когда, открыв дверь кабинета замполита, увидел невысокого, сутулого старика в длинном, чуть не до пят, штатском пальто. «Дед! Как чудесно, что это мой добрый дед!» Он никогда не бранит, не отчитывает, не наставляет Геннадия. Он просто разговаривает с ним. Он поможет внуку терпеливо распутать все запутанное, разобраться во всем, что сложно, прояснить, что неясно.

— Спасибо, дед, что ты меня не забыл.

— Как же я могу тебя забыть, ты у меня один, — ответил Василий Михайлович, обнимая внука.

— Ты на самолете, дедушка?

Василий Михайлович грустно усмехнулся: