Круча

— Кррэс-сной… эррмии… и… фл-тта!

— Вылитый Троцкий! — хохотали слушатели. — Ну, у тебя талант! Черт тебя понес в красную профессуру, шел бы в Художественный театр!

5

Когда в апреле потеплело и Костя в первый раз вышел на улицу без пальто, он не мог не съездить на книжный развал. Медленно, без определенной цели прохаживался вдоль Китайгородской стены у прилавков, скамеек и разостланных на земле рогожек с выложенными на солнце старыми книгами. Его всегда приятно волновали знакомые обложки книг, особенно читанных в детстве. Даже шрифты пробуждали воспоминания.

Приложения к старой «Ниве», которую выписывал его дед, сельский священник, собрания сочинений Чехова, Лескова, Андреева, Куприна лежали прямо на земле в связках, перетянутые бечевкой. Костя наклонился было к пачке брошюр, но толстый однотомник Пушкина, набранный мелким шрифтом в две колонки, большого формата, раскрытый на иллюстрациях к «Руслану и Людмиле», привлек его к себе. Рядом лежали «Русские былины»; Костя взял в руки эту книгу и раскрыл на знакомой картинке — Соловей Разбойник на семи дубах.

— Детям выбираете? — спросил женский голос.

Обернувшись, он увидел Елену Уманскую. Знакомого ему берета на ней не было. Она улыбалась. Косте невольно припомнился взгляд ненависти, который он однажды случайно подсмотрел. Перед ним было совсем другое, чем тогда, лицо. Он улыбнулся:

— Вы это мне хорошо подсказали. Куплю им то, что сам когда-то читал. А у вас что это?

Уманская охотно протянула ему несколько книжек, которые несла в руке.

— Северянин, Есенин… Маяковский… Мариенгоф… Вы любительница поэзии?

— Филологичка. Кончила историко-филологический факультет, теперешний ФОН.

— Куда вы от нас ушли работать?

— В библиотеку Соцакадемии. Научным сотрудником.

Пересветов стал расплачиваться за «Русские былины». Уманская, еще раз ему улыбнувшись, кивнула и отошла к соседнему букинисту. «Сегодня она необычная какая-то, — подумал Костя. На спину ей спадала густая коса. — Оля говорит, что она красивая?.. Что ж, пожалуй».

6

Жену Виктора, Полину, однажды утром увезли в родильный дом, на Пречистенку. До последнего дня она посещала занятия в Академии социального воспитания.

Виктор заметался, каждый час справлялся по телефону, как идут роды, два раза сам ходил на Пречистенку, расспрашивал дежурных сестер. Он готов был себя проклясть за беременность жены, из-за ее хрупкого сложения, и к ночи помрачнел, почти уверившись, что ни она, ни ребенок не выживут.

Видя, что Виктор все равно не уснет, Костя, Сандрик и Анатолий сели с ним играть в преферанс. Виктор и ночью, чуть ли не в каждую свою сдачу карт, бегал к телефону. В семь утра ему наконец ответили: роды были тяжелые, но все кончилось отлично, родился сын.

Виктор побежал на Пречистенку. Лишь получив собственноручную записку жены, он пришел в равновесие. Вернувшись домой, разбудил отсыпавшихся Хлынова и Флёнушкина и повел их в пивную.

Было воскресенье. Из пивной, в благодушном настроении, продолжая какой-то маловразумительный спор, зашли к Шандалову. Виктору жали новые ботинки, он сел переобуться, а Сандрик, у которого в голове шумело, прилег на Викторову кровать. Анатолий заученным движением, не глядя, повесил на спинку стула свой пиджак, неверной рукой разгладил его и похлопал по плечу, как человека. Потом сел на стул и ощупал карман пиджака в поисках своей трубки с Мефистофелем. Его рыжебородое лицо розовело и лоснилось улыбкой.

— Ты, Сандрик, подлинный бронтозавр, — вымолвил он. — У тебя допотопные воззрения.

— Ну еще бы! — насмешливо возразил тот. — От кого же мне было набраться сверхсовременных? Отец мой вел себя крайне реакционно: по гроб жизни хранил верность моей мамаше, о «крылатом Эросе» и теории «стакана воды» представления не имел.