Круча

— Я думаю, что бутылки пива на вас уже начали действовать.

— Умей понравиться сам, а не своим костюмом, — не сдавался Константин.

Тимоша, кажется, боялся, что разговор возвратится к происшествию в трамвае, и сказал:

— А мы этой зимой спектакль в Варежке ставили. В трех действиях.

— Ну-ка, расскажи!

— Алеша Бабушкин кулака играл, я его сына. Действие первое открывается. Он меня пропесочивает, зачем я с комсомольцами дружбу вожу. Борода у него из пакли, под рубахой из подушки пузо — во!

— Как у вашего Фомича?

— Фомич как раз на вид тощий, — заметил Костя. — Ну, дальше, дальше?

— Мой черед отвечать, а я слова забыл. Суфлер за печкой надсаживается, аж хрипит, Алешка тоже губами шлепает, все мне подсказывают, а я как воды в рот набрал. Тогда Алеша заново всю свою реплику заводит и уже безо всякого тексту загибает как ни можно круче: «Говори, дескать, сукин ты сын, хоть что-нибудь, что глазами хлопаешь? Чего молчишь, как пень? Или по морде захотел?» Народ за животы хватается. И гром бей, не вру! Алешка видит, делать нечего, я молчу, тогда он как развернется да мне по уху ка-ак свистнет!

— Вот так действие первое! — хохотали все, не исключая самого Тимоши.

Сандрик хлопнул парня по плечу и продекламировал:

Не бездарна та природа, Не погиб еще тот край, Что выводит из народа Столько славных, то и знай!

— Ну а как остальные два действия?

— Занавес затянули, на том пьеса и кончилась. До другого разу отложили.

3

В два часа ровно пришел Федя. Отправились на выставку. С Алешей, Ильей Григорьевым и Груней было условлено встретиться у входа, и их нашли под статуей сеятеля с лукошком.

Павильоны воздушной архитектуры, островерхими коньками и резными карнизами напоминающие издали детские выпилки лобзиком, еще пахли свежим деревом. Откуда-то слышалась духовая музыка. Цветочные клумбы вдоль укатанных песчаных дорожек перемежались с оранжереями, парниками, киосками, участками злаковых посевов, насаждениями хвои.

В павильонах животноводства посмотрели кобылу Балерину, корову Амазонку, свинью Отраду. Возле украинского павильона, в киоске с надписью «Ось Тарас з Києва», отведали медовых пряников, которыми бойко торговала загорелая дивчина в плахте с разноцветными лентами. Прошлись по набережной, постояли в толпе у чадящих навесов, где черные, точно обугленные, кавказцы ловко поддевали на железные спицы куски свежего мяса и над раскаленными углями жарили шашлыки. Полюбовались туркестанским павильоном с голубым куполом и воротами, похожими на ворота самаркандских мечетей с картин Верещагина.

— Анекдот в последнем номере «Крокодила» читали? — спрашивал Флёнушкин, кивая на двугорбого верблюда. — Баба на выставке видит этого верблюда и говорит: «Вот ироды большевики, до чего лошадь довели!»

За плетнем возвышались темные купола киргизских войлочных юрт. Федя Лохматов подмигнул Алеше Бабушкину:

— Слазим?

Эти двое почему-то сразу почувствовали взаимную симпатию.