Круча

Дверь в их комнату вдруг без стука отворилась, и в нее просунулась мальчишечья голова в картузе. До странности знакомые Косте глаза смотрели на него выжидательно.

— Тебе чего?

Мальчик обернулся в коридор и громким шепотом сообщил кому-то за своей спиной:

— Тутотка!..

Войдя, он оказался довольно рослым парнем.

— Вы откуда? — переспросил Костя и вдруг узнал паренька. — Тимоша?!

— Мы из Варежки! — широко осклабясь, отвечал Тимоша Нагорнов. — И из Каменки тоже!..

За его спиной показались в двери лица еще двоих юношей и повязанной красной косынкой девушки. Вежливо приподнимая картузик, первым за Тимошей вошел светловолосый паренек в синей рубахе, подпоясанной матерчатым поясом с кистями. Второй, посмуглее, мрачноватый, высокий, в черном френче, застегнутом наглухо, бегло прикоснулся кончиками пальцев к козырьку кепи. Глаза его скользнули по книжной полке, загородившей длинную стену до потолка потрепанными корешками книг, после чего он взглянул на хозяина, кажется, с уважением.

На девушке мужской пиджак накинут был поверх деревенского покроя кофточки, в крапинку, а ноги обуты в грубошерстные коричневые чулки и полусапожки с резинками. Она стояла позади всех, стреляя исподлобья черными живыми глазами.

— Это Илья, — показал Тимофей на высокого, — Григорьев, наш волостной комсомольский секретарь. Он в Москву каменских комсомольцев привез, ну и мы с ними… А это Груня. Помните ее?

— Нет, не помню. — Костя засмеялся. — Чего ты меня на «вы» зовешь?.. Ей тогда, наверно, лет семь всего и было, не больше.

— Как же не помнишь? — удивился Тимоша. — Шабров наших, Прониных! А вот это Алеша Бабушкин, тоже вареженский.

— Меня вы не знаете, — без стеснения, открыто улыбаясь, заговорил светловолосый. — Я в Головинщине в пятиклассной школе учился, а теперь живу в Варежке у своих.

Груня стеснительным движением сняла с себя Алешин пиджак и набросила ему на плечи.

— Ну, здравствуйте, ребятки! Молодец, Тимоша, что ко мне всех привел. На выставку, что ли, приехали?

— Ага! На выставку… Комсомол прислал, — оживленно отвечали они.

— Садитесь чай пить, еще не остыл, — пригласила Оля. — Груня, ты вот сюда, со мной рядом!

— Я ня хо́чу, — отвечала та с ужасающим выговором, и Костя с Олей невольно переглянулись: как-то обидно стало за девушку с таким пытливым взглядом красивых черных глаз.

— Кто у вас корреспонденцию против Фомича писал? — спросил Костя.

— Вот он, Алешка, — показал Нагорнов на Бабушкина. — Мы ему велели чужой фамилией подписаться, — добавил Илья Григорьев. — А то бы ему несдобровать.