Уходящее поколение

Она счастливо рассмеялась, изменив своему серьезному виду.

— Да, это успех! — заметил Пересветов. — Вы вправе гордиться, Инесса Александровна.

— Это был успех всей нашей группы, — возразила она.

Ее щеки розовели. Константин поинтересовался: не пытались ли на уроках обойтись без проставления отметок?

— Опыты эти довольно широко ставятся в тбилисских школах, — сказала она. — Мы их провели в одном из классов по географии, потом по химии. Успеваемость не снизилась, скорее наоборот. Ребята долго не замечали, что им баллов не проставляют. А когда было предложено каждому проставить себе самому балл за четверть, то, представьте себе, почти никто не оценил свои успехи выше, чем их оценила учительница, а кое-кто даже ниже, чем она. Но эти школьники у нас в эксперименте с первого класса, у них развит познавательный интерес. Параллельного опыта с обычным классом мы не проводили.

«Как могут иногда три слова, случайно вырвавшиеся у человека, молнией высветить его внутреннюю жизнь: «Я мать-одиночка…» — думалось Пересветову, когда он проводил Инессу Александровну на ее очередной урок. Неустройства личной жизни молодая учительница возмещает преданностью своему ребенку и второклашкам, с которыми занимается так увлеченно.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Ирина Павловна испугалась за Костю, когда тот однажды зимой вошел к ней в кухню побледневший. Телефонный звонок из Ленинграда ошеломил его: сосед Феди Лохматова по квартире сообщал, что у себя дома скончался Федор Васильевич. Утром он чувствовал себя как будто бы нормально, а днем неожиданно, почти молниеносно его сразил новый инфаркт. Людмила Андреевна сама подойти к телефону не в состоянии.

— Скажите сестре, что я завтра буду в Ленинграде, — отвечал Константин.

С братьями Лохматовыми у Кости было столько связано, что теперь, казалось, отваливалась в безвозвратное прошлое целая половина прожитой жизни. Теперь он может только вспоминать о них. Совсем недавно, года не прошло, умер старший Лохматов, Николай. Несколько писем да записи в «Дневнике фаланстера» рукой «Белого» — вот все, что сохранилось от него у Кости.

Смерть дома, в своей постели, как-то не вязалась с бесчисленными Федиными похождениями и переездами. Но что случилось, то случилось. Пересветов заказал по телефону билет на ночной поезд и позвонил Долинову. Леонард Леонович удрученно сказал, что он счел бы своим долгом съездить на похороны Федора Васильевича, да в интернате заварилась такая каша, что ему ни на день нельзя отлучиться. Начал что-то говорить о хулиганской «хунте» среди ребят, но — Пересветов выслушивать подробности сейчас не был расположен, разговор отложили до его возвращения из Ленинграда.

— Словом, — заключил Долинов, — теперь прощай знамя, завоеванное в прошлом году!..

Жизнь так сложилась, что брат с сестрой виделись очень редко. Не взаимная холодность была причиной, напротив, между ними теплился оттенок нежности с той поры, когда Людочка относилась к старшему брату с детским обожанием, а он любил подергивать ее за косички. Про его исключение из еланского реального училища и арест она узнала тогда же, одиннадцати лет от роду, и с тех пор стала считать Костю героем. Мать держалась иного мнения, но девочка приняла сторону брата. Она запомнила ночи, когда в их крохотной пензенской квартирке за Костиной дверью до утра горела лампа и он, как ни ворчала мама, строчил стихи и повести для «Зорь».

Людочкина судьба могла сложиться иначе, если бы в девятнадцатом году мать отпустила ее в Еланск, куда их обеих звали к себе Костя с Олей, но Елена Константиновна ехать не согласилась, а девочка оставлять маму не захотела. Так они с братом и расстались на том жизненном перепутье чуть ли не навсегда. Недолгие периоды, когда Люда гостила у Пересветовых в Москве, и редкие Костины наезды в Ленинград в счет не шли.

И вот они теперь свиделись в горестные для обоих дни Фединых похорон. Живое моложавое лицо Людмилы Андреевны резко контрастировало с сединой головы; ей, однако, уже было под семьдесят. Брат был на шесть лет старше, а седине все еще не поддавался. При встрече сестра припала к его груди, пряча слезы.

Федор лежал в гробу с суровым строгим лицом, с глубокими складками у рта, совсем не похожий на когда-то бесшабашного еланского Федьку, весело воевавшего со своей теткой Прасковьей Илларионовной.

Проводить Лохматова в последний путь пришли представители райкома партии, гороно, учителя, военные и чекисты — бывшие его соратники. Выпускники «блокадной» школы, воспитанники разновозрастных отрядов в надгробных речах говорили, что «дядю Федю» им никогда не забыть, что такими людьми движется вперед наша жизнь. По просьбе Пересветова его сводили в «тот» интернат, делились воспоминаниями о «том» лете с Федором Васильевичем на «необитаемом острове»…

Для Людмилы Андреевны Федор и Костя олицетворяли пору ее детства и девичества. Дружба с Федей осветила ей жизнь, скрасила старость. Брату казалось, что теперь одиночество будет для нее вдвойне тяжелей, чем раньше, и он предложил Люде переехать к ним в Москву. Она тяжело вздохнула, сказала: «Спасибо тебе!» — но отказалась.

— Я приросла к Ленинграду.

Здесь у нее свой мирок, небольшой круг друзей, все они знали и будут помнить Федю. Ее навещают бывшие школьники и школьницы из того подвала, где ими была сообща выстрадана блокадная зима. Да и сейчас, уйдя на пенсию, она не оставляет работы с детворой микрорайона в основанном Федей междворовом клубе.