О своих любимых занятиях писали и тут и там, но вот что характерно: в экспериментальных классах почти все, кто выбрал эту тему, отдали предпочтение занятиям познавательного характера: изучение любимого школьного предмета, чтение серьезных книг и т. п. А в контрольных классах большинство оказалось любителями погулять, поиграть в футбол и другие игры, а если почитать — то сказки.
С большим интересом читал Пересветов ребячьи сочинения, написанные на тему по выбору и не на отметку. «Слово бывает очень хитрым, — писала второклассница Ира Ф. — Оно может быть одинаково на слух, а если проверить орфограммы в слабых позициях, то это, оказывается, два разных слова». «В школе я узнала, — пишет ее тезка Ира Е., — что можно составить звуковую модель слова».
Вадик К.: «Я очень люблю решать примеры и уравнения. Иногда я, когда не задают уроков на дом, сам придумываю уравнения, записываю их на чистый листик и решаю».
«В школе я узнал, что задачи можно решать двумя способами: арифметическим и алгебраическим. А дома, когда я еще был маленьким, я этого от старших братьев не слышал, а они уже ходили в школу» (Ростислав К. не чувствует себя маленьким, он уже взрослая личность!)
«Мы сейчас проходим теорию множеств… В алгебре главный девиз: упрощение и обобщение». (Витя К.)
Все это писали 8—9-летние второклассники. А вот сочинения учеников четвертого экспериментального класса, мальчиков и девочек в возрасте 10—11 лет:
«Я люблю заниматься химией, неорганической химией… Химия — основа технологии, биологии, физической химии, кристаллографии, геобиохимии и т. д.». (Женя В.)
«Я люблю заниматься историей древних греков и римлян. Я достала много книг о них». (Юлия Г.)
«Люблю читать книги, потому что из книг я узнаю много нового, интересного. Я волнуюсь за судьбу героев, радуюсь, когда книги хорошо заканчиваются. И после того, как книгу прочитаешь, долго обдумываешь ее и делаешь какой-то вывод — как правильно поступать, а как неправильно, что справедливо и что нет». (Ира Г.)
Три молодые женщины, сотрудницы лаборатории, были не похожи друг на друга. Вера Леонидовна, с туго заплетенной темной косой и задумчивым выражением серых глаз, вызывала у Пересветова образ тургеневской девушки. Елену Евгеньевну, стриженную под кудрявого мальчика, он запомнил по ее вихревому танцу. Она казалась ему самой из них современной. Инессу Александровну, блондинку в очках, он готов был зачислить в категорию «синих чулков», встречавшихся среди девушек во все времена, такой она казалась невозмутимой и серьезной. Но когда молодые женщины шумно врывались в помещение лаборатории, делясь впечатлениями от только что проведенных ими уроков, они все три сливались для него в единый образ энтузиасток своего дела. Заметив притулившегося за столом в боковой каморке писателя, кто-нибудь из них тихонько прикрывал дверь, чтобы ему не помешать, но он вставал со стула и отворял ее снова, улыбаясь и говоря, что и в его рабочем дне должна быть перемена.
У Инессы Александровны выдался свободный урок, и они разговорились. Она работает здесь больше десяти лет, со дня организации экспериментаторской группы. Тогда их было несколько человек. Окончив харьковский пединститут в 1961 году, они загорелись желанием участвовать в научно-исследовательской экспериментальной работе. Кое-кто потом отсеялся, пришли новенькие…
— В лаборатории нас было человек пять, и мы первые пять лет работали в свободное время без оплаты. Каждый экспериментальный урок сообща обсуждался с руководителями, планировали следующий.
— На какие же вы средства существовали?
— Уроки в школе нам оплачивались. В шестьдесят восьмом году впервые дали одну ставку лаборанта на всю группу. А в семьдесят втором мы стали уже научными сотрудниками. Сейчас в лаборатории нас человек пятнадцать или шестнадцать.
Инесса Александровна, как и Эля, ведет уроки русского языка. Пересветов спросил: чем она объясняет, что ребятишкам нравятся такие сугубо теоретические манипуляции, как, например, фонетическое моделирование слов, не совсем ясные даже для взрослых, учившихся по старинке?
— Честно сказать, я сама, идя на первый урок по нашей программе, боялась, что дети меня не поймут. Сильно сомневалась в успехе. И неожиданно для себя сумела расшевелить и заинтересовать их. Очевидно, потому, что мыслительный аппарат у них устроен так же, как у нас, взрослых, и поддается развитию.
— Не помните, с чего вы начинали свой первый урок?
— С чего именно первый, сейчас уже не вспомню… Обычно мы начинаем со слова. С разницы между предметом и его названием. Покажешь им, например, тетрадь, спросишь: что это такое? Они дружно, хором отвечают: «тетрадь» или «тетрадка». «А что такое слово «тетрадь»?» Молчат, вопроса не понимают. Значит, говорю им, тетрадь и слово «тетрадь» — это одно и то же? Кивают головами — «да», но не очень решительно и не все. Тогда я беру тетрадь и бросаю на стол или даже под стол и спрашиваю, могут ли они бросить под стол слово «тетрадь». Или сделать из слова «тетрадь» кораблик? Смеются, хором отвечают: «Нет, не можем!» Так что же, выходит, тетрадь и слово «тетрадь» вещи разные? Хоть и не очень дружно, но все же хором соглашаются: «Разные». Кого-нибудь озаряет догадка (мы особенно ценим у ребят такие озарения). «Слово «тетрадь» — это название тетради». Восклицаю: «Молодец!» — и он сияет. Ну и так далее. Стараешься ставить их лицом к лицу с противоречиями, чтобы они приучались сами находить, как их разрешает жизнь. Им это нравится, получается что-то вроде игры, а незаметно для себя они не просто глотают готовые знания, а привыкают мыслить обобщенно.
— Алексей Максимович Горький, если не ошибаюсь, называл это «запустить ежа под черепную коробку»? — заметил Пересветов с улыбкой.
— Да, это он очень метко… Сначала у нас бывали недоразумения с родителями, — продолжала Инесса Александровна. — Многим казалось, что мы зря захламляем головы детей чересчур мудреными вещами, некоторые даже хотели взять своих ребят из экспериментальных классов. Но уже к концу первого учебного года отношение к нам стало меняться. Начали поговаривать, что дети становятся послушнее, охотно садятся за домашние задания, меньше капризничают. Характер занятий стал давать не только образовательный, но и воспитательный эффект. В самом деле, в нашем потоке (в школе не все из параллельных классов были экспериментальными, — пояснила она) почти не случались ЧП, не было ни одного школьника на учете в комнате милиции. А на втором году работы со мной такой случай был. Заболел сынишка, пришлось взять его домой и самой пропускать уроки в школе. Я мать-одиночка, — добавила она, слегка хмурясь. — А выздоровел сын — сама заболела, и целую четверть за меня мой класс вела другая учительница не по нашей, а по обычной программе. Дирекция решила было совсем передать ей мой класс и дать мне другой, когда я вышла на работу. Так что вы думаете? Родители прямо-таки взбунтовались. Пришли делегацией к директору школы и добились, что класс остался за мной.
ebooksa