Уходящее поколение

— Самосаду хочешь закурить? — не торопясь с ответом, опять спросил старик. — С того дня, как война, махорки не видим.

— Я не курю.

— Не научился?.. Это хорошо, а я никак не отстану.

Матвей молча стал вертеть из обрывка старой газеты цигарку. Молчал и Константин. Может, не решается ему довериться Матвей Павлыч? Столько лет не видались, а время теперь такое… Да еще ночью к ним вломился.

Сомнения оказались напрасны. Затянувшись самосадным дымом, Матвей стал рассказывать, как они жили до оккупантов и при них. До войны состояли в колхозе, его правление и усадьба в соседнем селе.

— Немец на первых порах людей не трогал, объявил, что колхоз остается в целости, только чтоб урожай шел ему, значит, Гитлеру. Забирал все зерно подчистую, хорошо, мы вовремя догадались, понемножку себе припрятали… Как наедут эти фюреры целой бандой, носятся от деревни к деревне, кур да поросят ловят, только визг по дворам да бабий плач. Телят, коров, у кого дома застанут, угоняли. А тут слух прошел — наши Ельню назад отбили. И началась у них, видать, паника. Заявился к нам отряд на грузовиках и мотоциклах, начальство в легковой машине, объявили приказ, будто от самого Гитлера: трудоспособных забирать по трудовой повинности на работы. На какие работы — бес их знает. Посажали на грузовики, кого дома застали, — а кого? — мужиков-то не нашли, кто в армию ушел, кто в лес подался… так они баб хватать, какие помоложе. Пообещали, что временно, а вот ни слуху ни духу. Кто знает, может, в Германию угнали? Так и остались мы в деревне, старые да малые. А неделю назад застрелили на большаке какого-то ихнего штукфюрера красные партизаны, так заявилась к нам зондеркоманда с приказом деревню сжечь. И что ты думаешь? Людей согнали у околицы в кучу, ну, думаем, сейчас расстреливать начнут… Нет, приказ зачитали и ну метаться от избы к избе с зажженными факелами. Подсовывают под повети — только дым тучей над деревней. Старухи, детишки плачут, голосят. Так и спалили всю дотла с нашими пожитками, ничего выносить не давали.

— Где же теперь остальные жители?

— У кого дети, те переехали с ними в село к родным или свойственникам. А тут кроме нас с Силантием еще на том конце деревни в землянке две старухи век доживают. Вот и Силантий помирать собирается. Умом тронулся. Как подпалили его избу, а в ней его внучонок в люльке остался. Сноха его завопила, выбегла из толпы, они ей кричат: «Хальт!» — а она бежит, не понимает, тогда ей из пистолета в спину — бах!

— А ребенок? Так и сгорел ребенок?..

— Никому и подойти к избе не дали. Мамку его, застреленную, в огонь к нему кинули. Вот оттого он, Силантий, тогда и тронулся.

Силантий, изможденный, немощный, тем временем пробудился и щурился подслеповатыми глазами, не понимая, откуда тут взялся незнакомый человек.

Овдовел Матвей Павлович еще до войны. Сын его работал на железной дороге, где он теперь — неизвестно. Дочь обучалась на курсах трактористов, водила трактор здесь, в колхозе, да вышла замуж за приезжего механика, живет под самым Еланском. Мужа в начале войны взяли в армию.

— Про нас она знает все, приезжала сюда. У тебя в Еланске-то есть где переночевать? Зайди к ней, деревня всего версты две от города. Ее Груней звать.

Остальной путь Пересветов проделал без приключений, в дневное время отсиживался в лесу и через двое суток был у цели. Первая явка была в поселке у пригородной станции. Перед полуночью он постучался в окошко небольшого домика, и хозяин, пожилой рабочий местных железнодорожных мастерских, по паролю «От Марии Акимовны» открыл ему дверь и впустил в комнаты, не зажигая огня. Выяснилось, что местопребывание представителя обкома ему неизвестно, он мог лишь сообщить адрес товарища, который, по его соображениям, должен быть в курсе дела. Товарищ этот живет в городе. Идти к нему железнодорожник не советовал ни днем, ни ночью: в Еланске среди подпольщиков на днях были аресты, легко нарваться на засаду.

— Как же мне его повидать?

— Пожалуй, вот как. Мы с ним условились, если нас не возьмут, завтра свидеться в городской бане. Вот вы туда и придете к семи часам вечера. Я вам пароль скажу…

При всей серьезности положения, Константин не мог не улыбнуться.

— Как же я там его узнаю, голого?

— Так я же буду там, мигну вам на него. Зайдем в парную и под шумок перемолвимся.

— Хм… Значит, дело только за тем, чтобы никто в бане меня не узнал.