Уходящее поколение

— Нам, пехотинцам, ничего другого не остается, а ваша батарея могла бы пугнуть фашистов. Здесь у них только минометы да автоматы, орудийной стрельбы не слыхать. Людей у них тут кот наплакал, нас куда больше, а они почти безнаказанно вклиниваются к нам мелкими отрядами. Кабы вы их задержали хоть на сутки, мы бы их окружили и уничтожили. А мы перед ними драпаем!

— Я не драпаю, — строго и вместе с тем грустно возразил командир батареи. — У меня приказ отвести орудия на точно обозначенный рубеж. Нарушить приказ я не могу и не вижу для этого оснований.

— Ну, если заранее подготовленный рубеж, тогда конечно, — пробормотал Константин. Ему хотелось поговорить с попутчиком, и он продолжал: — Нашу пехоту надо как можно скорее насытить автоматами и минометами. Без них мы со своими трехлинейками и полуавтоматами оказываемся в положении партизан восемьсот двенадцатого года, шедших с вилами против французских ружей…

— Будут у нас и минометы и автоматы, — перебил его артиллерист, — надо только переждать первое время. Он нас взял внезапностью. Что они сейчас отходят, — кивнул он на молча шагавших бойцов, — это не страшно, себя для армии сохраняют. Было бы разве лучше, если бы нас обошли по шоссейным дорогам и окружили?.. Паники у нас я не вижу, — продолжал артиллерист. — Части смешались, это верно, а идем дорогами, общим строем, достаточно передать команду по рядам, и она выполняется. Нам бы только сберечь живую силу… Тыл сейчас занят переводом промышленности в восточные районы. Все теперь зависит от того, как скоро заводы в новых местах заработают, а уж там постараются нам помочь, будьте покойны!

— У меня жена парторгом на эвакуированном заводе, — доверительно поделился с попутчиком Константин, но тот бросился к застрявшему в колее орудию, и разговор их прервался.

Когда совсем стемнело, Пересветов незаметно отбился от колонны и, отойдя поглубже в лес, вынул из вещевого мешка выданное ему гражданское платье. Начиналось ночное странствие уже в полном одиночестве.

Сходство артиллериста с Сережей Обозерским на миг перенесло Костю в дни ранней юности. При первых проблесках политического сознания его поражало, отчего это люди веками мирятся с возмутительным укладом жизни, когда в руках у немногих «все» — власть, образование, богатство, — а у большинства «ничего»? Казалось, если бы всем хорошенько «растолковать», что так жить нельзя, то с вековечным угнетением народов было бы разом покончено.

Такой же недоуменный вопрос задал ему в душную августовскую ночь пятнадцатого года, перед проводами мобилизованных на фронт, его тогдашний закадычный друг Тихана: «Как же это люди, а? Скажут им друг дружку убивать — и убивают. Чудно!» — «Заставляют их», — отвечал Костя. «Чай, кончится все это, — промолвил после раздумья Тихана. — Переменится!»

Перемен желал не один он, вся страна шла к ним, и спустя два года немудрящие слова деревенского парня обернулись пророчеством, но то было лишь начало: слишком сложна и страшна механика этого «заставляют», чтобы сломать ее только силой правдивого слова. Многое приходится переносить народам, ценой неимоверных страданий распознавая, кто их друг и кто враг. Костя начал понимать это уже в ученическом подпольном кружке, созданном Сережей. Первый заслушанный ими тогда реферат был о социалистах-утопистах, наивно веривших во всемогущество слова и личного примера. «Это было тогда для меня открытием, — вспоминал Константин, переодеваясь в гражданское. — Именно с того дня я усвоил, что общественное сознание определяется общественным бытием, а не наоборот…»

Обстановка не позволяла надолго предаваться душевным интимностям, — закончив переодевание, он двинулся вперед.

…Спустя час ему попался брошенный блиндаж под бревенчатым накатом. Чтобы не разводить костра в лесу, Пересветов спустился в блиндаж с охапкой хвороста и сжег в печурке, согласно инструкции, свое военное обмундирование.

Метрах в ста от блиндажа он вышел к большой поляне с одинокой сосной посредине. Стрелка компаса указала ему северо-западное направление — как раз на ту сосну. Константин уже подходил к ней, как вдруг справа на горизонте, в большом отдалении, поднялся огненный столб. Он медленно и беззвучно лез и лез в вышину, увеличиваясь в размерах, превращаясь в огненный гриб и заливая светом поляну. Это мог быть только сильный взрыв, и Константин, остановившись, считал секунды, чтобы определить расстояние.

На 45-й секунде звуковая волна толкнула его в грудь: пятнадцать километров отсюда! Грохот прокатился по лесу…

Огненный гриб начал постепенно меркнуть и оседать, сменяясь мигающим заревом. Где-то взорван был, по-видимому, склад боеприпасов или эшелон со снарядами.

После неожиданной иллюминации лес, куда углубился Пересветов, казался еще темней и непроходимей. Глаза не могли отыскать тропинку. Лишь постепенно он стал различать очертания деревьев и наконец набрел на проезжую дорогу.

Идти следовало проворней, чтобы затемно пересечь шоссе, обозначенное на карте в нескольких километрах отсюда. На счастье, ночь была пасмурной, шумок ветра в вершинах скрадывал звуки шагов; можно было не опасаться, что его услышат, и он пошел быстро, чередуя шаг с перебежками.

Как и рассчитывал Константин, дорога еще до рассвета подвела его к шоссе, казавшемуся в этот час безлюдным. Все же он решил сначала понаблюдать за шоссе. Минут через пять слева послышалось быстро нараставшее фырчанье мотоциклов, и мимо него на большой скорости, пригибаясь над рулем, промчались четверо мотоциклистов в касках, с объемистыми рюкзаками на задних сиденьях и с выставленными вперед дулами автоматов. Что это немцы, сомнений не могло быть. Рокадное шоссе, шедшее вдоль фронта, до вчерашнего дня находилось в нашем тылу, а сейчас обстановка изменилась.

Едва затих шум мотоциклов, Константин перебежал на ту сторону шоссе. Прежней дороги под ногами уже не было, приходилось пробираться по лесу напролом. Можно было наткнуться на немцев; вряд ли они, наступая, оставляли свои тылы без всякого присмотра. В крайнем случае, он отсидится в лесу до следующей ночи.

Под утро Пересветову стали попадаться оставленные вчера наши позиции: опустевшие окопы, переходы между дзотами и землянками, и тут и там изрытые воронками от разорвавшихся снарядов, точно человеческое лицо оспой; разбитые и поваленные набок повозки, грузовики. На краю лесной поляны подбитый фашистский танк со свастикой висел над окопом, уткнувшись пушкой, точно носом, в бруствер. Любопытство подмывало взглянуть, что там, внутри танка, но Константин поостерегся и стал обходить его стороной, пробираясь мелким кустарником. Внезапно истошный визгливый выкрик остановил его:

— Хальт!!