В школе для приходящих ученик проводит среди сверстников-одноклассников лишь часы уроков, возвращаясь после них в семью к родителям, братьям, сестрам. В интернате же он проводит круглые сутки в рамках коллектива одногодков, с которыми сидит на уроках за партой: в помещении класса готовит заданные уроки, в отведенной классу спальне спит, рядом с одноклассниками садится за обед и ужин.
Теперь смотри, что выходит. Возрастное разобщение ребятишек на уроках оправдано целями последовательного усвоения школьных программ. Но где основания изолировать возрасты один от другого во внеучебные часы? Разве это разумная подготовка к будущей взрослой жизни в семье, на производстве, всюду? Ведь там вокруг человека будут не одни его сверстники, так зачем же такое искусственное вырывание подростка и юноши из естественной для его роста и развития среды на весь длительный школьный период? Нелепость!
Между тем отменить эту нелепость в интернатах люди не решаются. Уверяют, будто одноклассникам легче вместе уроки готовить: легче списывать друг у друга — это да, выезжать всем классом за счет лучших учеников. А в разновозрастном отряде за младшими постоянный глаз старших, комсомольцев; они помогут малышу решить задачку, если сам не сумеет, объяснят непонятное, как это дома делают старшие, но сдирать у товарища не дадут, чтобы не позорить этим своего отряда в соревновании с другими отрядами за школьное знамя. В честном отношении каждого к урокам заинтересован у меня весь отряд, потому что за чью-либо провинность у нас при подведении итогов соревнования убавляют очки всему отряду. Своего рода круговая порука, — а в классе ее механизм действует шиворот-навыворот: кто списывает, того покрывают да еще отдуют, если кто вздумал наябедничать учителю. Такова традиция веков, и без разновозрастных отрядов одолеть ее трудно.
Или вот еще опасаются, как бы старшие не стали колотить или эксплуатировать младших. Как будто речь идет о бурсаках времен Помяловского или о воспитанниках кадетских корпусов царского времени, а не о комсомольцах Советского Союза. Паршивые овцы, конечно, в любом стаде могут завестись, разве среди одногодков их не бывает? Как раз наш отряд воспитывает у старших чувство ответственности за порученных им малышей, готовит их к роли отцов и матерей в не столь уж отдаленном будущем… Младших же повседневное соседство со старшими заставляет умерять и вводить в границы свою шаловливость.
Извини, дорогой Костя, отнимаю у тебя время на чтение про то, что у меня болит, но, зная тебя, рассчитываю, что мои нынешние дела тебе не будут безразличны. Увидимся — расскажу о них подробнее, а пока хватит. Жду такого же письма о твоих делах, в том числе литературных.
Целую крепко! Передай, пожалуйста, сердечный привет незнакомой мне Ирине Павловне и твоим детям. Как-нибудь выберусь в Москву.
Хотя Константин и преподавал в вузах, в педагогике он считал себя профаном и Федино письмо решил показать Дмитрию Сергеевичу. В одну из поездок на Ленинградский проспект к детям он застал у них Варевцева. Прочтя письмо, тот сказал:
— Возможно, ваш друг в чем-то прав, опыт и учение Макаренко должны применяться в наших школах. Но проблема воспитания дело специфическое, требует особых исследований. Меня она занимает в другом аспекте, со стороны учебно-образовательной. Мы пытаемся разработать такие программу и методику, которые стимулировали бы формирование личности учащегося, уча его научно мыслить. В конечном счете, этим мы также учим его жить, не замыкаясь в узких рамках своего практического опыта, а используя научно-обобщенный опыт всего человечества.
— А если бы те и другие искания объединить в одной школе? — несколько наивно предложил Пересветов. — К эффективно поставленным учебным занятиям добавить еще и разумно построенную ученическую организацию, помогающую педагогам в воспитательной работе. Или хотя бы для начала вам обменяться опытом с Федором Лохматовым?
— Когда-нибудь, может быть, и появится такая школа, но, знаете, до этого еще далеко, — возразил Варевцев. — На первом этапе мы начинаем с учебного эксперимента в его чистом виде, не осложняя посторонними исканиями. Не потому, что мы в принципе их исключаем, нет, но сверять результаты нам необходимо с обычной школой, где никакие новшества не вводятся, иначе итог не будет доказателен. Да и работаем мы пока что с начальными классами, которые в отряды Лохматова не входят. Поэтому контакты ни ему, ни нам сейчас пользы не принесут, лишь отвлекут обе стороны от собственных задач.
Итак, Федина затея у Дмитрия Сергеевича особого интереса не вызвала. Константин показал письмо Владимиру. Тот заметил:
— Опереться в воспитательном процессе на старших учеников — идея стоящая. Но знаешь, между прочим, какие воспитатели вот уже полтораста лет практикуют ее в реакционных целях? Английские аристократы. Это, разумеется, нисколько не порочит идей Макаренко. Он сумел чуждый нам опыт перелицевать в пролетарски-демократическом духе, отбросив его отвратительные черты и развив сторону прогрессивную. В английских частных, так называемых публичных школах, с очень высокой платой за правоучение, новички отдаются под власть учеников старших классов. Те их муштруют, как хотят, приучая к беспрекословному повиновению, порют розгами. Эта «система старшинства» осечки не дает и своей цели консервировать в обществе сословно-кастовые традиции, в общем, достигает. Из выпускников публичных школ вербуются студенты привилегированных университетов — Оксфордского, Кембриджского, а эти университеты поставляют кадры высшего чиновничества: судей, прокуроров, министров. У Макаренко же все строилось не на унижении личности, не на розге, а на глубоко гуманном подходе, на лучших традициях товарищества. Один и тот же воспитанник, старший или младший — одинаково, сегодня подчинялся, завтра приказывал, в зависимости от поручения, какое даст ему отряд или дирекция. Интересы коллектива стояли превыше всего, дисциплина вырабатывалась сознательная, социалистическая, а не палочная. Интересно, что у Федора Васильевича получится… Во всяком случае, его затея перспективна и симптоматична для данного момента в жизни советской школы.
Среди читательских писем одно, полное восклицательных знаков, особенно взбудоражило Костю: писал его одноклассник по пензенскому реальному училищу Петя Сацердотов:
«Помнишь, Костя, как на Суре в разлив на лодках катались с гимназистками, ты «Дубинушку» запевал, мы подхватывали: «Ты в лесочек сходи, там дубину сломи на поганую царскую спину»? Еще монаха пьяного встретили на островах, он в шалаше ночевал. А помнишь, вы с Юркой Ступишиным приносили мне гектограф прятать от полиции на случай обыска!.. Ты, может быть, не знаешь еще, что Юрка-то Ступишин в 1944 году погиб на фронте…
А помнишь, как мы на переменах дурачились, пели «Бродяга к Байкалу подходит, рыбачью он лодку берет, унылую песню заводит, про родину что-то поет: поет он о Франции милой, где славу оставил и трон, оставил наследника сына и старую гвардию он»?.. А Мечика я тебе адрес даю, ты ему напиши обязательно и книгу свою пошли, у него, в его северной глуши, конечно, и в мыслях нет, что ты мог так чудесно написать про пензенскую реалку! Его и нашего историка Дим Димыча я сразу узнал, хотя они у тебя под другими именами. А помнишь орясину Артюхова, которого расстреляла губчека? По-моему, это его ты вывел в одном из персонажей под другим именем. Но кого ты взял прототипом для Сережи, я что-то догадаться не могу, наверное, кого-то не из пензяков…»
О себе Петя писал, что после «реалки» окончил Петроградский лесной институт, побывал в геоботанических экспедициях, но вскоре вернулся в родную Пензу и в ней обосновался. Работал по устройству заповедников Среднего Поволжья, затем в пензенском ботаническом саду. Защитил докторскую диссертацию по геоботаническому описанию растительности заповедника «Сосновый бор»; основательно пополнил пензенский гербарий, а в годы Великой Отечественной войны уберег от разорения, добившись передачи его местному педагогическому институту, в котором преподавал. Его усилиями в Пензенской области сохранен нераспаханным целинный участок степной растительности. Теперь Сацердотов на положении пенсионера, вынужден был недавно даже и общественную работу оставить из-за обострившейся болезни сердца. Она пока что не позволяет думать о поездке в Москву, но, может быть, Костя сам приедет в Пензу повидаться? Они с женой, Анной Ивановной, примут его с распростертыми объятиями! С Мечиславом он связи не терял, — раза два в год обмениваются письмами или открытками. Любовь к лесу их неразрывно объединила.
Костя сейчас же ответил старому товарищу. Одновременно написал Мечику и обоим выслал по экземпляру своей книги с авторскими надписями.
Мечислав писал в ответ:
«Дорогой Костя!
От твоего письма и романа так сильно повеяло нашей молодостью, что у меня кружится голова и текут слезы! Не знаю, как тебе, а мне никогда после не жилось так легко и беззаботно, как тогда в Пензе, и друзей ближе тебя у меня никогда не было. Я считал, что утерял тебя навсегда, лет двадцать ни слуху ни духу, а время сам знаешь какое, войну пережили страшную, она и здесь к нам подбиралась, на севере. Я с тех пор, как ты у меня был, перевелся в другое место, переписка с тобой оборвалась…
ebooksa