Одна в мужской компании

— Вы хорошо подготовились, фрау Мандль. Эта симфония трогает меня необычайно.

— Мы с герром Мандлем пригласили лучших музыкантов Вены, чтобы они сыграли для вас после ужина. Вы не возражаете, если мы попросим их исполнить Pini di Roma? — спросила я как бы между прочим, хотя перед этим мы с Фрицем несколько часов провели с музыкантами, пока не добились от них идеального исполнения.

— Это было бы восхитительно, — ответил он с широкой улыбкой, а затем завел речь об итальянских композиторах.

Я вздохнула с облегчением от его ответа, а также от удачной смены темы. Как и все присутствующие в комнате. Фриц бросил на меня заговорщицкий взгляд и улыбнулся. Он был мной доволен — редкость в эти дни.

— Перейдем в бальный зал? — спросил Фриц, когда гости доели последние кусочки массивного захерторте и разноцветного пуншкрапфен — причудливых произведений кондитерского искусства.

Бальный зал был разделен на две части: одна — с позолоченными стульями, расставленными полукругом вокруг оркестра, а другая для танцев — пустой черно-белый мраморный пол. Мы с Фрицем заняли свои места рядом с Муссолини и стали слушать, как оркестр исполняет его любимую пьесу Респиги. Глаза диктатора были закрыты, и он покачивался в такт одухотворяющим звукам музыки. Когда смычок скрипача замер вместе с последней нотой, Муссолини вскочил на ноги и зааплодировал. Остальные гости последовали его примеру.

Музыканты заиграли классическую пьесу, подходящую для танцев, и гости выстроились вокруг площадки. Мне полагалось танцевать первый танец с нашим почетным гостем. Поскольку Муссолини приехал без супруги, Фриц пригласил жену фон Штаремберга, а дуче протянул руку мне.

Он скользнул руками по моим бокам и опустил их почти на бедра. Я, в свою очередь, осторожно положила пальцы в перчатках ему на плечи. Мы были почти одного роста. Хорошо еще, что я не оказалась выше. Фриц велел мне подобрать к платью туфли на плоской подошве: сам дуче был ростом всего около метра семидесяти, в точности как я, а он терпеть не мог женщин, которые смотрели на него сверху вниз.

Вблизи глаза у него казались стальными, а кожа грубой. Я не могла не думать о том, что мои руки лежат на плечах человека, прорвавшегося к власти благодаря бандам бывших военных, которые калечили, убивали или сажали в тюрьму любого, кто стоял у них на пути. И он не только отдавал приказы, санкционирующие насилие. У него у самого руки были в крови тех, кого он избивал лично.

Не успела я выдать какую-нибудь безобидную любезность из тех, которыми непринужденно сыпала в каждом разговоре с коллегами Фрица, как Муссолини задал мне вопрос:

— Вы ведь были когда-то актрисой, не так ли, фрау Мандль?

Откуда ему это известно? По слухам, должно быть. Надо надеяться, не от тех итальянцев, что были у нас в вечер просмотра «Экстаза».

— Да, хотя это было несколько лет назад. Теперь моя единственная роль — роль жены.

— Разумеется, фрау Мандль. Это самая важная роль для каждой женщины, не так ли?

— Безусловно, дуче.

— Я бы сказал, что до свадьбы вы были великолепной актрисой, — не отставал он.

Я не знала, что и думать. Неужели диктатор видел меня на сцене? Если бы дуче заметили в зале во время какого-нибудь из моих спектаклей, об этом бы непременно стало известно, а я никогда не слышала даже сплетен на эту тему. И тут я догадалась.

— Я видел вас в «Экстазе», — прошептал он, притягивая меня к себе.

Меня охватил ужас и тут же захлестнула волна тошноты. Мысль о том, что этот человек, руки которого лежат на моей талии, видел меня голой, была невыносима. Но я продолжала танцевать — молча, потому что не могла подобрать слов, — и молилась, чтобы песня поскорее закончилась и мы сменили партнеров. Что мне еще оставалось? Ставки были слишком высоки.

— Вы так понравились мне в этом фильме, что я заказал себе персональную копию. Я пересматривал его столько раз, что сбился со счета.