Счастливчики

— Не будем говорить о нашем здоровье. Почему не пришел врач?

— Полагаю, он был занят с нашими больными. Вы заметили что-нибудь… какой-нибудь тревожный признак?

— Да, — мягко сказал Рауль. — Общая атмосфера чумы, как в экзистенциалистском романе. А кроме всего прочего, вы не должны давать обещаний, которых не выполняете.

— Врач придет, будьте уверены. Мне неприятно говорить, но по соображениям безопасности, которые вы поймете, целесообразно, чтобы между вами и… нами, скажем так, было бы как можно меньше контактов… во всяком случае, в эти первые дни.

— Ах да, тиф, — сказал Медрано. — А если бы кто-нибудь из нас решился на риск, я, например, почему бы нам с вами вместе не пройти на корму к врачу?

— Но ведь потом вам придется вернуться, а значит…

— Ну, начинаем по новой, — сказал Лопес, в душе проклиная Медрано и Рауля за то, что не дали ему отвести душу. — Послушайте, я уже сыт, понимаете, сыт по горло. Мне не нравится это плавание, мне не нравитесь вы, да, лично вы, и все остальные глициды, начиная с капитана Смита. Послушайте хорошенько: возможно, у вас там, на корме, и вправду что-то неладно, не знаю что — тиф или крысы, но я предупреждаю: если двери по-прежнему будут заперты, я готов на все, чтобы пройти. И когда я говорю «на все», мне бы хотелось, чтобы вы поняли это буквально.

От ярости у него дрожали губы, и Раулю даже стало немного жаль его, но Медрано, судя по всему, был с ним согласен, и офицер понял, что Лопес говорил не только от своего имени. Он отступил на шаг и поклонился с холодной вежливостью.

— Я не хочу открывать дискуссии в связи с вашими угрозами, сеньор, — сказал он, — но информирую о них вышестоящее начальство. Со своей стороны я глубоко сожалею, что…

— Не надо, оставьте ваши сожаления при себе, — сказал Медрано, вставая между ним и Лопесом, когда заметил, как сжались кулаки Лопеса. — Лучше валите отсюда и, как вы правильно сказали, информируйте вышестоящего начальника. Как можно скорее.

Офицер уставился на Медрано и, как показалось Раулю, побледнел. Хотя наверняка сказать трудно, потому что стоявшее в зените солнце слепило, а лицо у офицера было смуглым от загара. Он сухо козырнул и повернулся. Паула пропустила его, подвинувшись ровно настолько, чтобы он мог поставить ногу на ступеньку, а потом подошла к мужчинами, которые переглядывались несколько обескураженно.

— Бунт на борту, — сказала Паула. — Прекрасно, Лопес. Мы целиком и полностью с вами, безумие еще заразнее, чем тиф-224.

Лопес посмотрел на нее так, словно пробудился от дурного сна. Клаудиа подошла к Медрано, притронулась к его руке.

— Мой сын на вас не нарадуется. Поглядите на его сияющую физиономию.

— Пойду переоденусь, — резко сказал Рауль, казалось, потерявший всякий интерес к происходящему. Но Паула продолжала улыбаться.

— Я очень послушная, Ямайка Джон. Встретимся в баре.

Они поднялись по трапу, почти касаясь друг друга, прошли мимо Бебы Трехо, которая притворялась, будто читает журнал. Полутемный коридор показался Лопесу настоящей ночью, без снов, где властью завладел некто, не имевший на то никакого права. Он чувствовал, что взволнован и в то же время безмерно устал. «Лучше бы я набил ему морду», — подумал он, но теперь ему было почти все равно.

Когда он пришел в бар, Паула уже успела заказать два пива и выкурить полсигареты.

— Необыкновенное дело, — сказал Лопес. — Первый раз женщина оделась быстрее, чем я.

— Судя по тому, как вы задержались, к душу вы относитесь как римлянин.