Счастливчики

Она принялась расчесывать волосы, время от времени в зеркало поглядывая на Лусио. Лусио швырнул журнал на постель.

— Все, я сыт по горло. Будь проклят день, когда я выиграл этот говенный билет. Подумать только, другим выпадает «шевроле» или вилла на Мар-де-Ахо.

— Да, обстановка не из лучших, — сказала Нора.

— Еще бы, у тебя, наверное, есть основания так говорить.

— Я имею в виду историю с кормой и тому подобное.

— А я имею в виду не только это, — сказал Лусио.

— Давай лучше не будем возвращаться к этому.

— Конечно. Полностью с тобой согласен. Такая глупость, что не стоит о ней и говорить.

— Не знаю, глупость или нет, но лучше к этому не возвращаться.

— Возвращаться не будем, но это самая настоящая глупость.

— Как тебе угодно, — сказала Нора.

— Самое отвратительное — когда нет доверия между мужем и женой, — мастерски вывернулся Лусио.

— Ты прекрасно знаешь, что мы с тобой не муж и жена.

— А ты прекрасно знаешь: я хочу, чтобы было так. И говорю это для успокоения твоей мелкобуржуазной сущности, потому что для меня мы уже муж и жена. Этого ты отрицать не станешь.

— Не надо пошлости, — сказала Нора. — Ты, видно, решил, что я совсем бесчувственная.

Почти все пассажиры согласились принять участие в затее дона Гало и доктора Рестелли, дабы окончательно рассеять тень беспокойства, которая, как выразился доктор Рестелли, омрачала великолепное солнце, исконную славу патагонского побережья. Глубоко расстроенный утренним эпизодом, доктор Рестелли отправился искать Лопеса, едва узнав от дам и дона Гало о случившемся. Лопес разговаривал в баре с Паулой, и доктор выпил у стойки тоник с лимоном, выжидая удобного случая вступить в разговор, однако ему пришлось не однажды отворачиваться и делать вид, будто он ничего не слышит. Не однажды и сеньор Трехо, у которого его Omnibook, казалось, окаменел в пальцах, бросал на него многозначительные взгляды, но доктор Рестелли слишком уважал своего коллегу, чтобы внимать этим намекам. Когда же появился Рауль Коста, свежевымытый, в рубашке, украшенной рисунками Стейнберга, и, непринужденно усевшись рядом с Паулой и Лопесом, вступил в разговор, как будто все казалось ему совершенно нормальным, доктор Рестелли счел возможным, покашляв, тоже присоединиться к ним. Огорченный и обеспокоенный, он попросил Лопеса пообещать ему не бросать гаек в окна капитанской рубки, но Лопес, только что веселый и не воинственный, вдруг посуровел и сказал, что ультиматум его совершенно серьезный, он не намерен терпеть, чтобы и дальше издевались над людьми. Поскольку Рауль и Паула молчали и только пускали кольца «Честерфилда», доктор Рестелли призвал на помощь доводы эстетического порядка, и Лопес почти тотчас же согласился считать вечер отдыха священной передышкой, которая продлится до десяти утра следующего дня. Доктор Рестелли заявил, что Лопес, хотя, к сожалению, чрезмерно разгорячен обстоятельством, право же, не заслуживающим подобной реакции, в данном случае поступает как истинный кабальеро, каковым является, и, выпив еще один тоник, отправился на палубу к дону Гало, который вербовал там участников.

Рассмеявшись от души, Лопес потряс головой, точно мокрый пес.

— Бедный Черный Кот, он великолепен. Посмотрели бы вы на него двадцать пятого мая, когда он толкает речь. Голос гулкий, будто идет из нутра, глаза закатит, и ребятишки корчатся от хохота или спят с открытыми глазами, а у него славные герои освободительной борьбы и выдающиеся деятели в белых галстуках, точно восковые манекены, проплывают на звездной высоте над нашей несчастной Аргентиной одна тысяча девятьсот пятидесятого года. Знаете, что сказал мне как-то один мой ученик? «Сеньор, если в прошлом веке все были такие благородные и прекрасные, откуда же сегодня такой бардак?»

Должен сказать, что с некоторыми учениками у нас достаточно доверительные отношения, и вопрос этот был мне задан в колледже, в двенадцать часов дня.

— Я тоже помню, какие патриотические речи толкали нам в школе, — сказал Рауль. — Я довольно быстро научился просто презирать их. Знамя, немеркнущая слава родины, неувядающие лавры, гвардия умирает, но не сдается… Что-то я запутался, но все равно — один черт. А может, этот набор слов нужен, чтобы держать человека в узде, в шорах? Дело в том, что у человека, достигшего определенного уровня развития, контраст между этими словам и теми, кто их произносит, может вызывать только смех, который убивает все иллюзии.