Счастливчики

— Словом, совратитель ты никудышный, — сказала Паула. — Я всегда подозревала и рада, что это подтвердилось.

— Иди к черту.

— Я, правда, рада. Думаю, что на этот раз ты заслуживаешь немного большего, чем прежде, и что, может быть, тебе повезет.

— Лучше бы я заслуживал меньшего и…

— Что — и? Я не хочу вдаваться в подробности, но думаю, что это не так просто. Будь это просто, меньше бы мужиков сидело в тюрьмах и меньше бы находили в зарослях мертвых мальчишек.

— Вот ты о чем, — сказал Рауль. — Просто невероятно, чего только не выдумает женщина.

— Это не выдумки, дорогой Рауль. Я не считаю тебя садистом, во всяком случае, настолько, чтобы это представляло опасность для общества, и не допускаю мысли, что ты способен обойтись с ним дурно, как бы изысканно выразилась по этому случаю «Ла Пренса». Я могу представить тебя в роли соблазнителя-эстета, если позволишь мне такое выражение, но и в таком случае при самых красивых намерениях конец может быть скверным. А на сей раз, бедняга, морской воздух вдохнул в тебя слишком сильный порыв.

— У меня нет даже сил еще раз послать тебя к черту.

— Во всяком случае, — сказала Паула, прикладывая палец к губам, — во всяком случае, кое-что работает на тебя, и, полагаю, ты не настолько пал духом, чтобы этого не замечать. Во-первых, плавание обещает быть долгим, и на борту у тебя нет соперников. Я хочу сказать, что нет женщин, которые могли бы его вдохновить. В его возрасте, преуспев даже в самом невинном флирте, юноша готов сразу возомнить о себе, и не без оснований. И пожалуй, я немного виновата, как теперь вижу. Я дала ему возможность строить иллюзии, позволила разговаривать со мной как мужчина.

— Ба, это-то при чем тут, — сказал Рауль.

— Может, и не при чем, во всяком случае, повторяю, у тебя много шансов. Нужно объяснять?

— Если тебе не трудно.

— Ты бы и сам мог заметить, дубина ты бесчувственная. Это так просто, так просто. Посмотри на него хорошенько, и увидишь то, чего он сам увидеть не может, потому что не знает этого.

— Он слишком красив, чтобы я мог увидеть его таким, какой он есть, — сказал Рауль. — Я даже не могу сказать, что испытываю, когда смотрю на него. Ужас, пустоту, будто проваливаюсь, сладость, точно от меда, и тому подобное.

— Ну тогда, конечно… А должен был бы ты увидеть, что малыш Трехо теряется в сомнениях, что он дрожит и сомневается, а в глубине, в самой глубине… Ты не заметил, что вокруг него как бы аура? И прелесть его (потому что я тоже считаю, что он прелестен, с той лишь разницей, что чувствую себя с ним так, словно я его бабушка), прелесть его заключается в том, что он готов пасть, он не может долго оставаться таким, какой он есть в данный момент своей жизни. А ты вел себя как дурак, но, возможно, еще… В общем-то нехорошо, что я, честное слово…

— Ты в самом деле так думаешь, Паула?

— Ведь он — юный Дионис, балда ты, балда. В нем нет ни капли твердости, он кусается потому, что умирает от страха, и в то же время его переполняет желание, он чувствует: любовь кружит над ним, а в нем — и женщина, и мужчина, и оба сразу, и еще гораздо большее. В нем пока ничего не определилось, он знает, что уже пришла пора, но что это за пора — не знает, и вот он надевает чудовищные рубашки, и принимается говорить мне, какая я красивая, и смотрит на мои ноги, а сам боится меня панически… А ты ничего этого не видишь, ходишь как во сне, как будто у тебя в руках блюдо с пирожным… Дай-ка мне сигарету, наверное, после всего, что я наговорила, мне следует сходить искупаться.

Рауль смотрел, как она курит, иногда они обменивались улыбкой. Ничто из сказанного ею не было для него неожиданностью, но теперь он мог взглянуть на вещи объективно, глазами стороннего наблюдателя. Круг замыкался, расчеты строились на прочных основах. «Интеллигент несчастный, вечно тебе нужны доказательства», — подумал он без горечи. И виски начинало терять первоначальный привкус горечи.

— А теперь — ты, — сказал Рауль. — Теперь я хочу услышать о тебе. Давай уж оба по-братски вываляемся в грязи, благо душ рядом. Рассказывай, исповедуйся, падре Коста весь внимание.

— Мы в восторге от замечательной идеи, которую подали сеньор доктор с сеньором инвалидом, — сказал метрдотель. — Выбирайте шапочку, а может, хотите маску?