Но та и не взглянула на бабушку, не шевельнулась.
— Мы идем на реку Иордан, — сказала она. — Исус доведет меня.
— Садись в повозку, — сказала бабушка.
Женщина влезла; опять, как у дороги, опустилась на корточки, держа младенца и не глядя никуда — лишь покачиваясь от толчков и тряски. Солнце подымалось в небе; дорога пошла под изволок, в низину, к ручью.
— Я здесь сойду, — сказала женщина. Бабушка остановила лошадей; женщина слезла. Кругом была густая кипарисовая и стираксовая поросль и густой кустарник, еще полный ночной тени.
— Домой иди, молодка, — сказала бабушка.
Та стоит молча.
— Подай мне корзину, — сказала бабушка. Я подал, она раскрыла, дала негритянке ломоть хлеба с мясом.
Мы поехали через мосток, в гору. Я оглянулся — женщина все еще стоит с младенцем, держит хлеб и мясо, что дала ей бабушка. На нас не смотрит.
— Там и другие, в той низине? — спросила Ринго бабушка.
— Да, мэм, — ответил Ринго. — Нашла она их. А ночью будущей, считай, обратно потеряет.
Поехали дальше; выехали на гору. Когда я оглянулся сверху, дорога уже опустела. Было утро шестого дня.
К исходу дня дорога снова пошла вниз; повозка повернула в предвечерних длинных тенях, в медленной своей пыли, и я увидел кладбище на взгорке, узкий мраморный обелиск на могиле дяди Деннисона; где-то в можжевеловых деревьях ворковала горлица. Ринго опять спал, прикрыв лицо шляпой, но проснулся тотчас, стоило лишь мне сказать: «Вот и Хокхерст», — хотя говорил я негромко и не обращаясь к нему.
— Хокхерст? — сказал он, приподнявшись. — А где железная дорога? — продолжал он, встав уже на коленки и взглядом ища ее, столь необходимую, чтобы поравняться со мной, и знакомую лишь понаслышке, так что надо еще прежде распознать эту дорогу. — Где ж она? Где?
— Отсюда не видно. Обожди, — сказал я.
— Я всю жизнь уже, кажется, жду ее, — сказал Ринго. — Сейчас ты еще мне скажешь, что янки и дорогу тоже увели.
Солнце садилось. И я увидел вдруг, что снизившийся его диск сияет там, где должен быть дом, а дома нету. И помню, я не удивился; только огорчился за Ринго, поскольку — четырнадцати летний — решил тут же, что раз дома нет, то и железная дорога отнята: ведь она ценнее дома. Мы не остановились; лишь посмотрели тихо на то же пепелище, что у нас, на те же четыре тощие трубы, чернеющие копотью на солнце. Подъехали к воротам — кузен Денни уже бежит к нам аллеей. Ему десять лет; он подбежал к повозке, заранее кругля глаза и рот для криков.
— Денни, — сказала бабушка, — узнаёшь нас?
— Да, мэм, — ответил кузен Денни. И заорал мне: — Бежим, поглядишь…
— Где мама твоя? — спросила бабушка.
ebooksa